Человеческое тело - Паоло Джордано

— Ты что, заблудился? — Розанна ждет на пороге.

Рене протискивается мимо Розанны, целуя ее в щеку. Запах духов не похож на обычный, а может, обычный запах наложился на что-то еще — Рене ничего не говорит.

Женщина разглядывает бутылки. Убирает шампанское в холодильник, открывает водку. Стаканы уже на столе.

— Хочешь, включу музыку? Сегодня тишина меня раздражает.

Рене ничего не имеет против. К музыке, как и ко всем прочим человеческим радостям, он равнодушен. Он усаживается за стол на кухне. Рене уже бывал в командировках — два раза в Ливане, потом в Косово — и знает, как неловко чувствуют себя в такие минуты гражданские.

— Значит, завтра ты уезжаешь.

— Да.

— Надолго?

— Полгода. Плюс-минус.

Розанна кивает. Она уже опустошила первый стакан. Наливает еще. Рене пьет маленьким глоточками — надо держать себя в руках.

— Ты рад?

— Я же не развлекаться еду.

— Конечно. Но ты рад?

Рене барабанит пальцами по столу.

— Да, наверное, да.

— Хорошо. Это самое главное.

Из-за музыки приходится повышать голос, Рене это раздражает. Лучше бы Розанне сделать потише. Другие обычно не замечают того, что замечает Рене, — из-за этого он часто разочаровывается в людях. А сегодня Розанна совсем рассеянная и, похоже, намерена здорово набраться, прежде чем они лягут в постель. У пьяных женщин тело обмякшее, а движения однообразные: приходится из кожи вон лезть, чтобы они кончили. Он не может сдержаться и говорит, указывая на стакан:

— Не части!

Она сердито глядит на него. Пусть Рене со своими солдатами так разговаривает! Пока ничего не изменилось, платит она, а значит, и решает она. Но потом она опускает голову, словно прося прощения. Рене думает, что Розанна нервничает, потому что боится за него. Он растроган.

— Ничего со мной не случится, — говорит он.

— Я знаю.

— Будем просто охранять территорию.

— Ага.

— Если взглянуть на цифры, количество погибших в этой операции ничтожно. Сильнее рискуешь, переходя дорогу перед домом. Я не шучу. По крайней мере, для нас, итальянцев, это так. Некоторые воюют всерьез, но это уже другая история. Например, у американцев…

— Я беременна.

Комната легко плывет вокруг сверкающей бутылки.

— Что ты сказала?

— Что слышал.

Рене проводит рукой по лицу. Но не потому, что вспотел.

— Нет. Наверное, я не расслышал.

— Я беременна.

— Пожалуйста, выключи музыку! Мне трудно сосредоточиться.

Розанна быстро подходит к аудиосистеме и выключает. Усаживается на прежнее место. Теперь слышны другие шумы: в ванной жужжит титан, в квартире сверху, фальшивя, играют на гитаре, Розанна в третий раз наливает себе водки, хотя Рене просил не частить.

— Но ведь ты ясно сказала, что… — говорит Рене, изо всех сил пытаясь держать себя в руках.

— Знаю. Этого не должно было произойти. Один шанс на не знаю сколько. Наверное, на миллион.

— Ты же говорила, что у тебя менопауза. — В голосе Рене нет агрессии, сам он выглядит спокойным, разве что побледнел.

— Так у меня на самом деле менопауза, понимаешь? Но я забеременела. Вот что случилось.

— Ты говорила, что это невозможно.

— Так оно и есть. То, что произошло, почти чудо. О’кей?

Рене размышляет, стоит ли удостовериться, что ребенок его, — нет, наверное, это лишнее. Он думает о слове «чудо» и не понимает, при чем здесь чудо.

— Давай сразу проясним: во всем виновата я, — продолжает она, — на сто процентов. Так что решать, наверное, тебе. Ведь это ты попался в ловушку. Как решишь, так и будет. Время еще есть — месяца полтора или чуть меньше. Ты уезжай, все спокойно обдумай, а потом дай мне знать, что решил. Остальное — моя забота.

Она выпаливает все на едином дыхании и подносит стакан ко рту. Но не пьет, а просто прижимает к губам. Задумчиво трется о край стакана. В уголках глаз у нее морщинки, впрочем, они ее не портят. За свою тайную карьеру Рене узнал, что прежде чем окончательно увянуть, зрелые женщины расцветают в последний раз, и в это время они невероятно красивы. Он больше не чувствует своего тела, и это ощущение его бесит.

— Раз ты беременна, не надо пить.

— Капля водки — последнее, что должно нас сейчас беспокоить.

— Все равно не надо пить.

Они умолкают. Рене слово за словом прокручивает в голове их разговор. Остальное — моя забота. Что стоит за этими словами, ему трудно вообразить.

— Хочешь, мы все равно можем…

Розанна спрашивает его так, словно это не запрещено. Сама беременна, а пьет и собирается лечь с ним в постель. Рене растерян. Ему хочется крикнуть ей в лицо, что она свихнулась, но он понимает, что так вечер закончится, как полагается: они потрахаются, а потом он уйдет с таким чувством, будто сделал то, чего от него ожидали, и не более.

— А что, давай! — соглашается он.

Они перемещаются в спальню и, повернувшись друг к другу спиной, раздеваются. Начинают они медленно, нежно, потом Рене уступает желанию уложить Розанну на живот. Для него это означает небольшое наказание. Розанна бурно кончает, он — спокойнее. За секунду до того, как кончить, он выскальзывает из нее, словно это может что-нибудь изменить, но она не сердится.

— Хочешь — переночуй у меня, — предлагает она. — Мне завтра на работу не идти. Провожу тебя домой забрать вещи, а потом — в аэропорт.

— Не надо.

— Можем побыть вместе несколько часов.

— Мне пора.

Розанна встает и спешно набрасывает на себя халат. Находит в сумочке кошелек и протягивает деньги Рене.

Он смотрит на руку, держащую банкноты. Он не может взять деньги у женщины, которая носит его ребенка, но Розанна не отводит руку и ничего не говорит. Сделать ей скидку? Нет, это было бы полным лицемерием. Она всего лишь его клиентка — такая же, как и все остальные. Он не виноват в том, что возникли непредвиденные обстоятельства.

Рене берет деньги, и не проходит и десяти минут, как он уже готов уйти.

— Тогда дашь мне знать, — говорит ему Розанна в дверях.

— Хорошо, я дам знать.

Утром стоит невыносимая жара, небо словно покрыто светло-серой эмалью: от такой погоды болит голова. Гражданские бродят по залу аэропорта, привлеченные необычным скоплением военных. Пепельницы на улице переполнены окурками. Йетри с мамой приехали на автобусе. Он ищет глазами товарищей — некоторые здороваются с ним издалека. У Митрано самая многочисленная семья, и единственный из его свиты, кто не галдит, — бабушка в инвалидной коляске: отвернулась от внука и смотрит прямо перед собой, словно увидела что-то страшное, но скорее всего, думает Йетри, она просто выжила из ума. Родители Анфосси то и дело поглядывают на часы. Чедерна целуется со своей девушкой, бесстыдно положив ей ладони на ягодицы. Дзампьери держит на руках малыша, который забавляется тем, что тянет ее за волосы и то пристегивает, то отстегивает застежку-липучку на форме, — поначалу она не возражает, но потом резко опускает малыша на пол, и тот принимается хныкать. Рене, сидя со склоненной головой, разговаривает по телефону.