Страж фараона - Михаил Ахманов

Сенмут почтительно поклонился и отошел к жрецу. Они заспорили; вельможа показывал то на Семена, то тыкал пальцем в усыпанное звездами небо или в темноту, туда, где валялись тела убитых, и делал резкий быстрый жест, словно разбивая молотом вражеский череп; жрец поглаживал бритую голову, хмыкал и иногда вставлял несколько слов – вероятно, о чем-то божественном, так как руки его при этом вздымались кверху. Потом Сенмут коснулся амулета, свисавшего с шеи бритоголового, и заговорил тише, оглядываясь на воинов; видимо, речь шла о тайных делах, не предназначенных для ушей простых солдат. Казалось, сановник о чем-то просит, а жрец не в силах отказать ему, но сомневается – и эти сомнения, похоже, касались Семена.

Семен ел и пил вино, наслаждаясь едой и питьем, и свежим ветром, которым веяло с реки, и пляской огненных языков, и видом звездного неба, такого глубокого, бескрайнего и манящего, что хотелось взлететь в эту затканную яркими точками темноту и раствориться в ней, забыв о земле с ее бедами и горем. Свобода! Он упивался ею и думал лишь о том, что никому не позволит ее отнять, что он, как волк, вцепится в горло, загрызет и сам погибнет, но не отдаст вновь обретенного сокровища. Видимо, эти мысли отразились на его лице – рука черноглазого юного воина, который протягивал чашу, задрожала, и несколько капель пролилось Семену на колено. Щеки юноши смертельно побледнели, но Семен похлопал его по плечу и буркнул:

– Ничего, парень, не заржавею!

Он доел мясо, осушил кубок и почувствовал, как неудержимо клонит ко сну. Воспоминания о гнусном подвале, о Баштаре и ста четырнадцати могильных плитах еще кружились у Семена в голове, но с каждым оборотом мыслей они бледнели и блекли, таяли, уходили в прошлое вместе с чеченским пленением, с маленькой квартиркой в Петербурге, мастерской, где Семен работал, стареньким “Москвичом”, его непривередливой лошадкой, знакомыми девушками, приятелями, друзьями и всем остальным, что связывало его с реальностью. С той реальностью, которой, судя по всему, еще не существовало.

Мягко повалившись на циновку, он вытянул ноги и уснул.

* * *

Солнечный луч нежно погладил сомкнутые веки, заставив Семена пробудиться. Некоторое время он не открывал глаз, а только принюхивался и прислушивался, соображая в полудреме, не приснилось ли ему вчерашнее и будет ли у этого сна какая-то связь с сегодняшним днем. Мысль, что надо проснуться, страшила; вдруг он опять увидит опостылевший подвал, вонючую парашу и плиту с ощеренным в ухмылке волком. Но ниоткуда не тянуло гнусными запахами; наоборот, пахло травой и речной свежестью и слышался плеск волн да негромкий птичий щебет.

Потом раздалась песня, и Семен, открыв глаза, привстал на циновке.

Над огромной рекой поднимался золотисто-алый диск. Люди, его вчерашние знакомцы, стояли на коленях на речном берегу и тянули что-то плавное, мелодичное, простирая руки к восходившему светилу. Их было одиннадцать: Сенмут, бритоголовый жрец и девять воинов, включая раненых. Тела погибших в ночной схватке лежали перед ними; все – омытые, в чистых льняных повязках вокруг бедер и пояса, с топориками и иным оружием в окостеневших руках. Но песня живых не походила на заупокойную молитву; скорее то был торжественный гимн, которым приветствуют божество.

Прищурившись, Семен посмотрел на солнце и широкую реку, сверкавшую расплавленным изумрудом, затем, повернув голову, взглянул на запад. Туда уходила холмистая степь; высокие травы чередовались с деревьями, кое-где торчали вихрастые кроны пальм, а у берега, прямо в воде, тянулось к небу незнакомое растение, напомнившее о камышовых зарослях. Степь была не безжизненной – он различил вдалеке стадо быков или антилоп, за которым, ныряя в травах, скользили гиены. Чуть левее, у подножия холма, заросшего деревьями, кормился жираф, едва различимый на фоне пятен света и тьмы, а где-то у горизонта перемещались серые тени – может быть, носороги или слоны. Непривычный пейзаж для человека, рожденного в северных краях, и в то же время знакомый, виденный не раз на картинах и в фильмах, описанный в книгах и учебниках.

Африканская саванна... Семен уже не сомневался, что видит ее такой, какой она была две, три или четыре тысячи лет тому назад, а это значило, что ему доведется узреть и многие другие чудеса. Александрию и Мемфис, Фивы и Гизу, дворцы, воздвигнутые фараонами или царями династии Птолемеев, храмы в Карнаке и Луксоре, святилища богов и статую Большого Сфинкса, пирамиды, гробницы и Город Мертвых... То или иное, смотря в какую эпоху он попал...

Чувство невероятности свершившегося вдруг пронзило его, заставило скорчиться на циновке, уткнуться лбом в колени и плотно зажмурить глаза. Но мир от этого не изменился; невероятное вторгалось в разум с птичьим щебетом, шелестом волн и трав, гимном, что пели люди, с солнечным теплом и мягкими порывами ветра. Мир будто пытался доказать, что он не иллюзия, а реальность – единственная реальность, что окружает потерянного в прошлом человека. Смириться с этим было непросто – так же непросто, как представить Землю без компьютеров и телевизоров, без железных дорог, автомобилей, самолетов, гигантских мегаполисов, космических станций и прочих свидетельств цивилизации. И в то же время без ядерных бомб, смертельных вирусов и газов, экологических катастроф и чеченского рабства...

Но прошлое держало крепко, и Семен, сцепив зубы и ощущая смертную тоску, глухо застонал.

Он находился в позе эмбриона, с прижатыми к груди коленями, минут шесть или семь, и не заметил, как прекратилось пение. Чья-то рука легла на его плечо, и, вскинув голову, он увидел, что рядом стоит Сенмут. Его глаза были полны тревоги и сочувствия.

Он произнес то слово, которое, как думалось Семену, означало “брат”, затем протянул чистую одежду и помог облачиться в нее. Льняная туника, сандалии, пояс с длинным бронзовым кинжалом, серебряный браслет и ожерелье... Вероятно, все это принадлежало Сенмуту – ткань была тонкой и мягкой, браслет – тяжелым, а пояс украшала пряжка в форме львиной лапы. “Одевает как вельможу... ” – мелькнуло у Семена в голове.

Выпрямившись, он бросил взгляд на место вчерашнего побоища. Там, среди измятой окровавленной травы, переломанных копий, дубин и расколотых масок, валялись три десятка трупов, одни – пронзенные стрелами, другие – с разбитыми черепами или с ранами от топора и кинжала. Мертвецы были чернокожими, губастыми, с плоскими носами и курчавой шевелюрой; над ними уже кружили стервятники, а в травянистых зарослях слышалось нетерпеливое повизгивание гиен.

Заметив, куда он смотрит, Сенмут вытянул руку к телам погибших и произнес с явным презрением:

– Куш! Нехеси! – Затем он коснулся своей груди, плеча Семена, кивнул в сторону воинов и гордо добавил: – Та Кем! Роме!

Та Кем... Черная Земля, как называли египтяне свою родину... А Куш – страна кушитов, арабская Нубия, часть современного Судана... На современности мысли Семена споткнулись, ибо она являлась сейчас далеким будущим – не более чем мираж, в котором смутным фантомом маячили Судан, Египет, Россия и другие страны. В этоммире не было ни Египта, ни Судана, а были Та Кем и земля Куш. Не было также и Нила, а был Великий Хапи.