Шапка - Владимир Войнович

- Лысик, не морочь мне голову, у меня через пять минутзапись.

- Ну хорошо, хорошо,- заторопился он.- Я тебе не мешаю. Ятебе только скажу, первая часть - опера...

- Лысик,- завопила Кукуша,- иди ты в ... со своей оперой.- Куказанному адресу Кукуша добавила несколько заковыристых выражений.

Она всегда так высказывалась, и Ефиму это нравилось, хотясам он подобных слов избегал.

Он положил трубку и посмотрел на часы. Было четвертьдесятого, а Баранов, если вчера не перепил, может, уже проснулся. Он позвонилБаранову.

К телефону долго не подходили. Он намерился положить трубку,но тут в ней щелкнуло.

- Але! - услышал он недовольный голос.

- Привет,- сказал Ефим.- Я тебя не разбудил?

- Конечно, разбудил,- сказал Баранов.

- Ну, тогда извини, я тебе просто хотел загадать шараду.

- Шараду?

- Очень интересную. Первая половина слова из пяти букв -крупное музыкальное произведение, вторая половина из пяти букв - переноснаярадиостанция, а все вместе - хирургическое вмешательство из восьми букв.

- Слушай, старик, я вчера в Доме литераторов слегкаперебрал, но ты ведь не пил. Ты арифметику давно проходил? Пять и пять сколькобудет?

Улыбаясь в трубку, Ефим стал объяснять, что его шарадаусложненная и состоит из двух частей, как бы налезающих друг на друга.

- Понимаешь, первая часть - опера, вторая часть - рация,последний слог первого слова является первым слогом второго слова, а все вместе- мой новый роман.

- Ты опять пишешь новый роман? - удивился Баранов.

- Пишу,- самодовольно признался Ефим.

- Молодец! - похвалил Баранов, громко зевая.- Работаешь безпростоев. Пишешь быстрее, чем я читаю.

- Кстати,- напомнил Ефим,- ты "Лавину" прочитал?

- "Лавину"? - переспросил Баранов.- Что еще за"Лавина"?

- Мой роман. Который я тебе подарил на прошлой неделе.

- А, ну да,- сказал Баранов.- Помню. А зачем ты спрашиваешь?

- Ну, просто мне интересно знать твое мнение.

- Ты же знаешь, что мнение мое крайне отрицательное.

- А ты прочел?

- Конечно, нет.

- Как же ты можешь судить?

- Старик, если мне дают кусок тухлого мяса, мне достаточноего укусить, но необязательно дожевывать до конца.

Разговор в таком духе они вели не первый раз, и сейчас, каквсегда, Ефим обиделся и стал кричать на Баранова, что он хам, ничего непонимает в литературе, и не знает, сколько у него, Ефима, читателей и сколькоему приходит писем. Кстати, только вчера пришло письмо от одной женщины,которая написала, что они "Лавину" читали всей семьей, а она дажеплакала.

- Вот слушай, что она пишет.- Ефим придвинул к себе письмо,которое лежало перед ним на виду: - "Ваша книга своим гуманистическимпафосом и романтическим настроением выгодно отличается от того потока, можетбыть, и правдоподобного, но скучного описания жизни, с бескрылыми персонажами,их приземленными мечтами и мелкими заботами. Она знакомит нас с настоящимигероями, с которых хочется брать пример. Спасибо вам, дорогой товарищ Рахлин,за то, что вы такой, какой вы есть".

- О Боже! - застонал в трубку Баранов.- Надо же, сколько ещедураков-то на свете! И кто же она такая? Пенсионерка небось. Член КПСС с какогогода?

Баранов попал в самую точку. Читательница действительноподписалась Н. Круглова, персональная пенсионерка, член КПСС с 1927 года. НоЕфим этого Баранову не сказал.

- Ну ладно,- сказал он,- с тобой говорить бесполезно. Непоймешь.

И бросил трубку.

Настроение испортилось. Писать уже не хотелось. Столь легкосложившийся замысел "Операции" больше не радовал. Хотя последнийэпизод, где прооперированный доктор слушает любимый романс, по-прежнему казалсяудачным.

- Дурак,- сказал Ефим, воображая перед собою Баранова.-Нахал! Чья б корова мычала. Я написал одиннадцать книг, а ты сколько?

На этот вопрос ответить было нетрудно, потому что за всюжизнь Баранов написал всего одну повесть, был за нее принят в Союз писателей,трижды ее переиздавал, но ничего больше родить не мог и зарабатывал на жизньвнутренними рецензиями в Воениздате и короткометражными сценариями на Студиинаучно-популярных фильмов (в просторечии "Научпоп").

Впрочем, Ефим злился не только на Баранова, но и на себясамого. Он сам не понимал, почему позволял Баранову так с собой обращаться,почему терпел от него все обиды и оскорбления. Но факт, что позволял, факт, чтотерпел. Иногда Ефим вступал в долгие споры о ценности своего творчества, итогда Баранов предлагал ему или посмотреть в зеркало, или сравнить свои писанияс книгами Чехова. Насчет зеркала Баранов был, ничего не скажешь, прав. ИногдаЕфим и в самом деле подходил к стоявшему в коридоре большому трюмо, пристальновглядывался в свое отражение и видел перед собой жалкое, лопоухое, сморщенноелицо с мелкими чертами и голым теменем, по которому рассыпалась одна растущаяпосередине и закручивающаяся мелким бесом прядь. И видел большие, выпученные еврейскиеглаза, в которых не было ничего, кроме бессмысленной какой-то печали.

Но что касается Чехова, Ефим читал его часто и внимательно.И ничего не мог понять. Читая Чехова, он... нет, он, конечно, никому и никогдабы в этом не признался... но, читая Чехова, он каждый раз приходил к мысли, чтоничего особенного в чеховских писаниях нет, и он, Рахлин, пишет не хуже, а,может быть, даже немного лучше.

Ефим нервно ходил по комнате. Злясь на Баранова и на себясамого, он размахивал руками, бормотал что-то бессвязное, корчил рожи, а иногдадаже по-старомодному, как лейб-гвардии офицер (неизвестно откуда в немпроснулся этот несоответствующий его происхождению атавизм), вытягивался вструнку, щелкал пятками (никак не каблуками, потому что был в мягких шлепанцах),делал резкий кивок головой, сквозь зубы произносил: "Нет уж,увольте!" - и несколько раз даже плюнул в лицо воображаемого оппонента, тоесть Баранова.

Умом Ефим сознавал, что в его дружбе с Барановым нетникакого смысла. Он был согласен с Кукушей, которая не понимала, что егосвязывает с Барановым. Он меня любит, отвечал ей Ефим, хотя сам в это не верил.Но верил не верил, но что-то такое между ним и Барановым было. Если не любовь,то привязанность. Да такая привязанность, что оба, обмениваясь взаимными оскорблениямии попреками, одного дня не могли обойтись друг без друга, а может быть, и безсамих этих попреков и оскорблений.

Не понимая этого до конца, Ефим решил прекратить с Барановымвсякие отношения. Он решил это совершенно твердо (так же твердо, как решал этотысячу раз) и почувствовал (в тысячу первый раз) облегчение и успокоенность. Вконце концов он не один, у него есть любимая жена, есть любимый сын, естьблудная дочь, тоже, впрочем, любимая. Да, она уехала, но их отношениясохранились, она пишет, он пишет, и они все еще близки. И кроме того, у негоесть неистощимый источник муки и радости - его работа. Вот он сейчас опятьсядет за машинку, ему надо только придумать первую фразу, а там дальше делопойдет само по себе. Пусть про него говорят, что он не очень хороший писатель.А где критерии, кто хороший, а кто не хороший? Нет критериев. Во всяком случае,самому Ефиму нравилось, как он пишет, и он хорошо знал, что, если бы его непечатали и не платили денег, он все равно писал бы для себя самого. Но егопечатают довольно внушительными тиражами и платят такие деньги, каких он неимел никогда. В свое время, будучи рядовым сотрудником журнала "Геология иминералогия", он за зарплату, во много раз меньшую, вынужден был ежедневноходить на работу, выслушивать нарекания начальства, когда опаздывал (что,правда, случалось редко), и отпрашиваться в поликлинику или в магазин.