Книга рыб Гоулда - Ричард Флэнаган

Когда мне удалось убедить музейных работников провести радиоуглеродный анализ для датировки чернил, красок и основы, они пришли к выводу, что все материалы подлинные и, по-видимому, относятся к указанному времени. Однако содержание книги произвело такое впечатление, что вместо признания моей находки выдающимся произведением, представляющим огромный исторический интерес, эксперты поздравили меня с непревзойдённым качеством подделки и пожелали дальнейших успехов на ниве туристического бизнеса.

Последней моей надеждой был видный исследователь колониального периода, профессор истории Роман де Сильва. Несколько дней после отправки ему «Книги рыб» я ходил окрылённый, но, когда ожидание затянулось на многие недели, снова пал духом. Наконец однажды — помнится, был четверг и моросил мелкий дождь — раздался звонок и секретарша профессора сообщила, что, если я зайду в университет в тот же день, её шеф будет в своём кабинете и сможет уделить мне двадцать минут.

Я обнаружил там человека, внешность которого даже не отчасти, а совершенно не соответствовала его репутации. Порывистые движения, маленькая фигурка с большим животом, шевелюра, выкрашенная в радикально чёрный цвет и уложенная на почти булавочной головке в невероятно пижонскую причёску, заставляли думать, что перед вами неудачный результат скрещивания куклы Элвиса Пресли и нервного петушка породы легхорн.

Стало ясно, что «Книга рыб» на скамье подсудимых и профессор готовится открыть процесс; он явно был полон решимости не допустить, чтобы наша встреча выродилась в банальную беседу.

Повернувшись ко мне спиной, он порылся в ящике и вдруг быстрым, неожиданным движением, очевидно рассчитанным на драматический эффект, но довольно неуклюжим, обрушил на письменный стол цепь с прикованным к ней пушечным ядром. Оглушительный треск засвидетельствовал, что ему, видимо, удалось проломить столешницу, однако профессор де Сильва уже вошёл в роль, и стало понятно: ни это, ни что другое не способно сбить его с мысли.

— Сами видите, мистер Хэммет, — сказал он.

Я ничего не ответил.

— Итак, что же вы видите, мистер Хэммет?

Я опять промолчал.

— Ядро и цепь, мистер Хэммет, не это ли вы видите? Ядро и цепь каторжника, разве не так?

Желая проявить покладистость, я кивнул.

— Нет, мистер Хэммет, вы не видите ничего подобного. Подделку — вот что вы видите. Ядро и цепь, сделанные бывшими каторжниками в конце девятнадцатого века для продажи туристам, которые приехали посмотреть на каторжное поселение Порт-Артур, это средоточие кошмаров, достойных готического романа, вот что вы видите, мистер Хэммет. Дешёвый китч, не имеющий ничего общего с каторгой.

Он остановился, потёр костяшкою маленького указательного пальчика нос (из ноздрей торчали влажные пучки чёрных волос, в которых способна была запутаться попавшая в них моль) и заговорил снова:

— История, мистер Хэммет, вещь невидимая, но у неё есть своя сила. А у подделки этой силы нет.

Впечатление было мощным. Я вспомнил прежнее своё ремесло и лучшие образчики собственного благородного искусства. Его речь так же была обречена на коммерческий успех. Пока я стоял и прикидывал, силён ли мистер Ханг в кузнечном деле, не стоит ли звякнуть Конге и намекнуть на богатые возможности случайно открывшегося направления, пока соображал, какие эвфемизмы помогут апеллировать к тем эротическим чувствам, которые неизбежно возникнут у наших американских друзей при виде подобной штуковины («Да существуют ли какие-то вещи, которые не обладают для них сексуальной привлекательностью?» — спросила как-то раз Конга, на что мистер Ханг ответил: «Люди»), профессор Роман де Сильва бросил — в чём я усмотрел полное неуважение — го-улдовскую «Книгу рыб» рядом с ядром и цепью.

— А это… это ничуть не лучше. Ещё одна старая подделка, по-видимому, мистер Хэммет. — Тут он устремил на меня грустный всезнающий взгляд. — Правда, я не могу быть уверен, что употребил нужное прилагательное.

Он отвернулся, засунул руки в карманы и принялся разглядывать автостоянку под окном кабинета. Видимо, та очень его интересовала, потому что вновь заговорил он весьма нескоро.

— И тем не менее это подделка.

Всё ещё стоя ко мне спиной, он обрушил на меня водопад слов — навык, должно быть, отточенный на поколениях несчастных студентов; он поведал окну и автостоянке, что исправительная колония из «Книги рыб» похожа — правда лишь на первый взгляд — на ту, что существовала на острове и куда попадали самые отъявленные злодеи; признал также, что описание мест достоверно, ибо колония действительно находилась вблизи берегов обширной бухты, окружённой непроходимыми дикими лесами, в западной части Земли Ван-Димена, неисследованной страны, которую в те времена колониальные картографы изображали в виде зловещего белого пятна, помеченного как Трансильвания.

Потом он вновь повернулся ко мне лицом и — наверное, в сотый раз — прошёлся расчёской по усеянной перхотью шевелюре, зачёсывая назад свешивающиеся пряди.

— Но хотя исторические документы и подтверждают, что в промежутке между 1820 и 1832 годами колония Сара-Айленд была самой страшной каторгой во всей Британской империи, практически ничто из написанного в «Книге рыб» не соответствует известным фактам, касающимся истории этого островного ада. Очень немногие из имён, упоминающихся в сей курьёзной хронике якобы имевших место событий, могут быть найдены в дошедших до нас официальных документах, а те, которые действительно принадлежат реально существовавшим людям, лишь с очень большой натяжкой удаётся идентифицировать с именами фигурантов этого… этого печального, хоть и неплохо стилизованного попурри.

И если мы дадим себе труд заглянуть в являющиеся достоянием истории документы, — продолжил профессор, который, в чём я уже не сомневался, возненавидел мою «Книгу рыб», ибо привык находить истину в фактах, а не историях, и считал историю лишь поводом для унылого фатализма, и был обречён — с такой-то шевелюрой — испытывать тоску по прошлому, неизбежно сменяющуюся чувством, что его жизнь есть нечто столь же приземлённое, как и он сам, — то мы обнаружим, что колония Сара-Айленд отнюдь не страдала от притеснений начальника-тирана, хоть и не превратилась со временем в торговый порт, достаточно важный и независимый, чтобы стать, по существу, самостоятельным государством, имеющим своё развитое хозяйство; и её вовсе не сравнял с землёй апокалиптический пожар, описанный в вашей «Книге рыб», этой хронике всевозможных несчастий. — Он продолжал и продолжал молоть подобную чепуху, пытаясь найти убежище в единственном, что давало ему ощущение превосходства, — в своём многословии.

Он заявил, что когда-нибудь «Книга рыб», может быть, и найдёт своё место в истории, но лишь в бесславной и малосущественной истории англоязычной литературной подделки.

— То есть в той отрасли нашей национальной культуры, — добавил он, — которая теперь имеет некоторое право притязать на определённое внимание со стороны иностранцев.

— И нужно вам сказать, — отметил он, и его кривую усмешку почти скрыла чёлка, завесившая ему пол-лица, лица пьяницы, которого вот-вот стошнит, — что, если бы вы решили опубликовать эту писанину в качестве романа, вполне могло бы свершиться неизбежное: она претендовала бы на получение литературной премии, и не одной.