Ящер-2 - Эрик Гарсия

Мы с Эрни переглянулись, при этом наши взгляды встретились не более чем на полсекунды. За это время мы уже можем прочесть мысли друг друга, так что вопрос решается еще до того, как клиент осознает, что он был задан.

— Мы займемся этим, — вздохнул я, а Минский поднял глаза и заулыбался, всем своим видом выражая, как он нам благодарен.

— Правда?

— Дай нам недельку или чуть побольше, — сказал Эрни.

— Сколько? — спросил Минский, нащупывая бумажник.

Мы снова переглянулись, и я сказал:

— Три месяца без арендной платы.

— По рукам! — воскликнул Минский.

— И еще два бесплатных визита в стоматологический кабинет, — добавил Эрни. — Мне нужно поставить коронки на левые нижние зубы, ну и возможно, обновить мост.

Внезапно Минский спрыгнул с дивана и вразвалочку пошел к моему столу. Без особых усилий он запрыгнул на него, по дороге свалил на пол несколько бумажек, навис над Эрни, который послушно открыл рот и отдался в маленькие опытные руки доктора. Минский заурчал, обнаружив в пасти Эрни износившиеся коронки.

— Я вставлю тебе коронки фирмы «Импресарио», — сообщил он. — Отличная вставная челюсть. Модель «Джордж Гамильтон». Без проблем.

Внезапно внимание Минского обратилось на меня, и он с сопением пошлепал по столу, в ходе своего решительного наступления сбрасывая на пол все больше бумаг.

Я отпрянул.

— Спасибо, но… спасибо, мне и так хорошо.

— Ну же, Винсент, поддержание ротовой полости в порядке должно у тебя стоять на следующем месте после походов в церковь, — заявил Минский, потянувшись толстенькими ручками к моим стиснутым челюстям.

— В этом смысле я зубной атеист. Так что отвали, шмакодявка.

Минский пожал плечами и спрыгнул со стола.

— Я ценю то, что вы делаете для меня, парни.

— Но нам понадобится информация, — сказал Эрни.

Я нацарапал на задней стороне конверта список того, что нам понадобится:

— Полное имя, дата рождения, откуда родом, ну если есть возможность, парочку фоток.

— Откровенных? — спросил Минский.

— Подойдут и обычные.

После этого Минский отчалил. Я стал приводить в порядок свой стол, поднимать бумаги с пола, а Эрни снял пальто и повесил его на металлический крюк, прибитый на дверь.

— Ты веришь этому парню? — спросил он.

— Несчастный сукин сын.

— Раз в полгода он тут как тут с очередной слезливой историей о своей новой даме сердца.

— Некоторые мужики… — начал я. — Некоторые мужики просто не могут совладать с собой. Они не понимают, где та грань, через которую не стоит переходить.

— Я тебе скажу, в чем причина. Он считает, что его ответ жизни заключен в бабах. Минский думает, что он не будет самим собой, пока он не с бабой.

— Ну нельзя же так жить.

— Но нормальный мужик может существовать сам по себе, — настаивал мой напарник. — И даже должен.

— Ты прав, Эрн. Ты прав.

Мы молча прибрались в офисе и пожелали друг другу спокойной ночи. Я прошел по коридору и умылся в туалете, потом вернулся. Мое лицо все еще было влажным, капельки воды скатывались с фальшивого латексного носа и образовывали на полу маленькие лужицы. А Эрни тем временем, свернувшись калачиком, спал на диване. Ботинки валялись на полу рядом. Кусачее шерстяное одеяло натянуто до подбородка. Обеими руками Эрни крепко обхватил маленькую диванную подушку, и с его толстых губ срывался легкий храп.

И я поехал домой в гордом одиночестве.

Утром я опоздал на работу, а все из-за митинга в поддержку легализации марихуаны, проходившего перед монолитным зданием правительственных учреждений, которое возвышается над бульваром Уилшир неподалеку от Калифорнийского университета. Движение автотранспорта было заблокировано во всех направлениях на несколько миль. Для Лос-Анджелеса пробки — обычное дело, но поскольку мой кондиционер не работал в полную силу, то мне приходилось все время держать окна открытыми, чтобы хоть какой-то свежий воздух проникал внутрь. Постоянно играла какая-то фольклорная музыка, и раздавался сильный запах травки, которую покуривали митингующие. Довольно быстро у меня совершенно испортилось настроение.

Эрни не оказалось на месте. Одеяло было сложено и убрано. Диван приведен в надлежащий вид. Уже как минимум полгода Эрни ночует в офисе, и я больше не пристаю к нему по этому поводу.

Если потертая обстановка нового холостяцкого логова в Голливуде мешает ему хорошо выспаться, то разве я имею право лезть со своими советами и настаивать, что это не так?

На моем столе меня ждала записка. Крупные, но аккуратные буквы поперек желтого листа бумаги. «Ушел к зубному.» Но я не думаю, что Эрни пошел на осмотр к Минскому по их вчерашней договоренности. Скорее всего, он сейчас осматривает офис клиента, возможно, его дом, или то любовное гнездышко, где Минский кувыркался со своей юной подружкой-аллозаврихой. На это у него уйдет как минимум час или даже больше. Значит, у меня есть время, чтобы сразу перейти к бумажной работе, которая нарастает, словно снежный ком, и грозит обрушиться на меня лавиной и окончательно похоронить мой стол под грудой исков и свидетельских показаний.

В приоткрытую дверь постучали. Я повернулся и увидел знакомое лицо (на самом деле я видел его не далее как вчера), заглядывающее из коридора.

— А Эрни здесь?

В кабинет проник запах теплой овсянки и сирени. На мгновение мой мозг оцепенел, и верх взяли инстинкты. Внезапно я обнаружил, что качаю головой, присев при этом на краешек стола, а руки сами по себе скрестились на груди.

— Его нет.

— Ох. Рада тебя видеть, Винсент, — она зашла в кабинет. На ее плече болталась сумочка а la «коллекция Шанель». Морщинки в положенных местах по-прежнему отсутствовали.

— И я рад тебя видеть, Луиза.

Мы натянуто улыбнулись друг другу.

— Как твой новый муж? Терренс, его так, кажется, зовут?

— Террелл.

— Ой, прости. Террелл. Ну и как у него дела?

— Ну, учитывая сложившиеся обстоятельства, дела у него неплохо. Вот только с дыханием проблемы.

— У ти-рексов частенько такое бывает.

— Да, к сожалению, мы этим страдаем, — кивнула она.

На минуту воцарилось молчание, и я пытался понять, не нарушаем ли мы какие-то нормы поведения или моральные установки, просто находясь в одной комнате в отсутствие Эрни.

Луиза первой прервала тишину.

— Мы ведь… то есть ты ведь…

— Не сержусь ли я на тебя?

— Да. Ты ведь не сердишься на меня?