Выстрел, который снес крышу - Владимир Колычев

– Ни того, ни другого…

– Может, кто-то просто клоуном рядится?

– Если бы я знала, я бы вам сказала…

– Да, и еще вопрос. У вас обычные пациенты или есть и подследственные, ну, которые проходят обследование на вменяемость?..

– Нет у нас таких. У нас обычная психиатрическая больница, так что нет ни подследственных, ни осужденных. И соответствующей охраны тоже нет. Несколько человек из ЧОПа и санитары – вот и вся наша сила, так сказать, – мягко, успокаивающе улыбнулась Эльвира Тимофеевна.

– И еще вопрос…

– Завтра. Все вопросы завтра, – шелестяще-завораживающим голосом тихонько сказала врач. – А сейчас вам нужно хорошенько выспаться…

Она мягко провела рукой по плечу Торопова, и ему стало так приятно, что слегка онемели пальцы.

– Но я только тем здесь и занимаюсь, что сплю, – прикрыв от удовольствия глаза, умиротворенно сказал Павел.

– Но вы должны спать. Сон – лучшее лекарство.

– А если я не хочу спать…

– Я сейчас. – Эльвира Тимофеевна вышла из палаты, но скоро вернулась. В руке она держала шприц, заполненный жидкостью.

– Это снотворное, обычное снотворное, – предупреждая вопрос Торопова, мило сказала врач.

Снотворным мог оказаться сильный транквилизатор или даже психотропное лекарство, но Павел даже не пытался возражать. При всей своей внешней строгости эта женщина не вызывала тревоги. Она умела быть мягкой и завораживающе-обходительной…

Эльвира Тимофеевна сделала укол и ушла, оставив после себя ощущение своего присутствия. Во всяком случае, Торопову почему-то казалось, что он засыпает в ее объятиях…

Павел не видел препятствий, чтобы увлечься этой удивительной женщиной. Не было у него ни перед кем деликатных обязательств, некому было хранить верность. И даже память о покойной Маше не казалась сдерживающим фактором. Ведь она предала его, изменила ему…

Засыпал он с мыслями об Эльвире Тимофеевне, а проснулся от пристального взгляда, который устремила на него погибшая жена.

Маша сидела перед ним с распущенными волосами, уперев руки в бока. Глаза не злые, но сердитые, досада в них и осуждение. И губа нижняя закушена…

– Маша?! – оторопело протянул Торопов, приподнимаясь в изголовье.

Он осмотрелся. Знакомая палата, вечерние сумерки в окне, тусклый свет под потолком. Ни врачей, ни санитаров, только он и Маша. Только он и привидение.

Разглядывая его, Маша не отвечала. Ну да, призраки не могут разговаривать. Сейчас в палату войдет Эльвира Тимофеевна и видение исчезнет… Видно, хорошо приложился киллер к его голове: то клоун смеющийся померещится, то покойная жена…

– Зачем ты пришла?

– А зачем ты глазки ей строишь? – вопросом на вопрос ответила она.

Павел вздрогнул, больше от страха перед сверхъестественным, чем от неожиданности. Призрак говорил с ним, причем до боли знакомым голосом.

– Кому, ей?

Он слышал и свой собственный голос, и от этого ему еще больше было не по себе.

– Эльвире Тимофеевне.

– Не строю я глазки… А если бы и строил, тебе какое дело? Ты мне изменила, между нами все кончено…

– Я тебе изменила, а ты в меня стрелял. По-моему, мы квиты… Между прочим, ты мог меня убить.

– Мог убить?! А разве ты…

– Ты видел меня мертвой? – завывающим, как сирены, голосом перебила его Маша.

– Ну как же не видел? Я выстрелил тебе в сердце!..

Он хорошо помнил тот день, когда вернулся домой из командировки. Сначала он услышал женский стон из спальни, а затем снял со стены в гостиной ружье. Маша восседала на своем любовнике спиной к нему и лицом к двери, поэтому сразу заметила вошедшего в комнату мужа. А Павел долго разбираться не стал. Она тянула к нему руки, взывая о пощаде, а он выстрелил ей в грудь. Он видел, как пуля пробила ее плоть, как из раны хлынула кровь, как Маша замертво скатилась с кровати на пол. Следующим на очереди был ее любовник…

– Ты выстрелил мне в сердце, – кивнула она. – Но сердце остановилось раньше. От страха. От стыда… Поверь, мне было очень стыдно. Очень-очень… И хорошо, что мое сердце остановилось. Хорошо потому, что оно снова забилось. Но уже в морге… Ты видел меня мертвой, но не видел, как меня хоронили…

– Не видел. Я в это время сидел в камере. Но ведь похороны были…

– Кто тебе сказал? Следователь?

– Да, следователь…

– Нашел, кому верить… Тебя же в убийстве обвиняли, и ему нужно было тебя посадить.

– Да, но меня не только в убийстве обвиняли. Меня за убийство посадили. За двойное убийство. И я видел на суде твою маму. Она была в черном платке, и она плакала…

– Когда тебя судили? Через год после убийства? В черном платке, плакала, – передразнила его Маша. – За год она бы все слезы выплакала. Мама просто притворялась, чтобы тебе, Паша, больше дали… А твои родители ничего не могли тебе сказать. Потому что у тебя нет родителей и никогда не было…

– Когда-то были, но я их не помню.

До двенадцати лет Павла воспитывала тетка, а после того, как она преставилась, его отправили в детский дом. Это был первый круг ада из тех, что ему предстояло пройти. Ничего, выдюжил и очень многому научился…

– Это демагогия, Паша. Были, не были, какая разница? Главное, что ты никому не нужен. Мне был нужен, а сейчас ты один как перст…

– И зачем ты это мне говоришь?

– А затем, что тебя обманули. И некому было раскрыть этот обман. Тебя посадили за убийство, которого не было.

– А как же твой… ну, этот?

– Юра? Юру ты правда убил… Может, потому тебе и дали всего семь лет, за убийство одного человека.

– Семь лет мне дали из-за того, что я убил в состоянии сильного душевного волнения. У судьи тоже была жена, и она тоже могла ему изменить. Он поставил себя на мое место и…

– А у Леонида Константиновича тоже была жена?

– Ты знаешь про Леонида Константиновича? – удивился Торопов.

Полгода Павел находился на обследовании в психиатрическом диспансере, где наблюдал за ним врач Леонид Константинович, немолодой уже мужчина с пронзительным и мудрым взглядом. От него ничего невозможно было скрыть, и вряд ли существовал симулянт, способный обвести его вокруг пальца. Но по Торопову он составил заключение, которое спасло его от пожизненного срока.

– Я все про тебя знаю, Паша. Я слежу за тобой.

– Оттуда? – Торопов поднял глаза к потолку.

– Я не ангел, чтобы следить оттуда. Я живой человек…

– Я семь лет провел в тюрьме. Но уже целый год на свободе. Почему же ты появилась только сейчас?

– О какой свободе ты говоришь, Паша? Нет никакой свободы. Потому что ты никогда не сможешь стать свободным, пока я не прощу тебя. А я тебя не прощу, потому что ты стрелял в меня! Потому что ты хотел меня убить. И еще ты убил Юру. А я любила его!.. И тебя любила, и его…