Ева, моя Ева... - Маргарет Мюр

Ева начала дрожать, сама не зная отчего – от негодования или отчаяния. Зубы у нее громко стучали, к горлу подступала тошнота. Она хотела быть сильной – она должна быть сильной – ради Рози! И она была бы сильной, если бы не этот постоянный страх перед угрозой Чарли…

Ну почему никто не поймет: единственное, что ей нужно, – ее дитя. Как заставить этого мужчину поверить ей, почувствовать ее боль?

– Неужели вы не представляете, ч-что со мной происходит? – Сильнейшая боль, какую она когда-либо испытывала, смешивалась в ее душе со слепой яростью. – Неужели трудно понять, каково мне сейчас? Как вы можете оставаться безучастным? Вы, сильный мужчина? Я беспомощна, одинока и не знаю, что делать дальше… – Медленно поднимаясь со стула, она смотрела ему в лицо, но он совсем не стремился встретиться с ней глазами. – Каждый день, когда я просыпаюсь, первая моя мысль – про Рози. Я представляю, что вижу свое дитя, прижимаю к себе ее теплое тельце… – Ева скрестила руки на груди. – И чувствую, как ее пухлые ручки обнимают меня за шею, – она положила руку на горло, – слышу, как детский голосок шепчет мне на ухо: «Я люблю тебя, мамочка».

Тут ее голос прервался, а челюсти сжались, чтобы Алан не услышал, как стучат у нее зубы.

– Потом я вспоминаю, – продолжала она, – что ее нет со мной… что она в руках маньяка… что я не могу ее найти. – Напряжение вызывало спазмы, речь ее прерывалась. – Где мне искать ее? – Она вскинула руки. – Она может быть где угодно! А я одна со своим горем, и никто – ни полиция, ни даже ФБР – не в силах вернуть моего ребенка!

Алан встал, намереваясь выйти из комнаты, не в силах слышать этот голос, видеть эти глаза. Но она сделала несколько шагов, встав на пути Алана и гипнотизируя его неотрывным взглядом.

– Он-на, может быть, потеряна для меня навсегда – и зачем мне тогда жить? Н-никто не м-может ее найти… кроме… может быть, вас. Вы – ед-динственная – единственная! – моя н-надежда…

Алан пытался не слушать этот умоляющий, срывающийся от горя голос, не видеть страдания на бледном лице. Но как это сделать? Ведь и он чувствовал ту же безнадежность и отчаяние. Достаточно было лишь взглянуть на нее, чтобы представить, в какой агонии ее душа, однако как успокоить ее? Слов утешения у него не было. И он сделал то единственное, что мог сделать в этот момент.

Он обошел женщину и молча вышел из комнаты.

Ева неподвижно стояла там, где он ее оставил, и к чувству поражения теперь добавились сильная боль и отчаяние. Ей нужно уйти – ведь он принял решение. Но разве можно смириться? Уступить? Ведь речь идет о жизни ее ребенка!

Внутренний голос убеждал ее: не отступай, пытайся уговорить этого человека. Это был тот же голос, который заставил ее лететь в Вашингтон, искать Генри Милтона и умолять, умолять его сделать что-нибудь еще. Он назвал ей Стоуна, Алана Стоуна. И Алан стал ее последней надеждой, она должна склонить его на свою сторону.

Ева приготовилась к уговорам, когда он снова появился в комнате, но, к ее удивлению, Алан вернулся с дымящейся чашкой в руке. Подойдя к женщине, он протянул ей чашку.

– Не трогайте меня! – отпрянула от него Ева.

Алан стоял молча, не отводя руки. Наконец она взяла чашку нервным движением, и горячая жидкость пролилась на пол. Тогда Алан перешел к действиям. Придерживая ее голову, он обхватил своей рукой ее руку и поднес чашку прямо ко рту Евы. Она еще колебалась, смотрела на него с упрямством и вызовом, но от борьбы уже внутренне отказалась. Когда чашка коснулась ее губ, она приоткрыла их и попробовала жидкость кончиком языка. Мужчина хмуро наблюдал за ней.

– Это не мышьяк, – сказал он. – Моя… мама очень верила в целебные свойства чая с медом.

Ева уловила легкую заминку перед тем, как он произнес слово «мама».

Глубоко вздохнув, она сделала большой глоток и прошептала:

– Скажите, вы не передумали? Может быть, вы все же измените свое решение и поможете мне?

Нет! Снова этот ответ готов был слететь с языка, но на этот раз губы его не послушались.

– Почему я? – только и спросил он.

– Что вы имеете в виду?

– Почему вы пришли именно ко мне? – повторил он. – Если вы говорили с Генри Милтоном, то от него должны были узнать, что я больше не работаю в агентстве. Больше не занимаюсь такой работой.

– Но он сказал, что вы самый лучший…

– Вы меня не поняли? – переспросил он сердито. – Неужели нужно снова повторять? Я больше не работаю в агентстве. Уволился! Найдите хорошего частного детектива, кого-нибудь, кто специализируется на…

– Я это сделала, – прервала она его нетерпеливо. – Я нашла вас.

– Но я не могу помочь.

– Вы самый лучший…

– Нет! – закричал он зло. – Я не самый лучший! Неужели трудно понять? И. Я. Не. Возьмусь. За это дело! – прогремел он с расстановкой.

– Вы должны. – Она сказала это спокойно, отказываясь соревноваться с ним в споре. – Он сказал, вы лучше всех, кто был и кто будет. – В упрямстве и ей трудно отказать.

– Генри Милтон так сказал? Что я самый лучший? – быстро спросил он.

Ева кивнула.

– Я вам не верю.

Генри находился с ним в ту ночь, когда его ранили. Он знал все про Кэтти и Джона. Невозможно, чтобы Милтон рекомендовал его.

– Это он сказал вам, где я? – отрывисто продолжал Алан.

– Да.

– Черт бы его побрал! – Алан размахнулся и так стукнул кулаком по камину, что почувствовал боль в руке.

Ева с испугом увидела красное пятно на белой повязке, обернутой вокруг его руки.

– Послушайте. – Она придвинулась к нему, все еще держа чашку в руках, затем поставила ее на камин. – Я не знаю, почему вы оставили свою работу и что имеете против мистера Милтона. И меня это не интересует, – быстро добавила она. – Я знаю только одно: мое дитя, моя маленькая Рози в опасности. Я нужна ей.

Голос Евы дрогнул, но она постаралась взять себя в руки и не давать воли эмоциям.

– Рози в опасности… – Кажется, она проигрывала сражение. Голос ее дрожал. – Я нужна ей, ей нужна мама. – Как заведенная, Ева повторяла свой единственный и самый важный, с ее точки зрения, аргумент. – Вы понимаете? Мой ребенок нуждается во мне!

Вцепившись в его рубашку обеими руками, она пыталась поймать взгляд Алана. Он перестал сопротивляться и увидел трясущиеся губы, дрожащий подбородок Евы, измученные тревогой и надеждой глаза. Господи, как же избавиться от этого?

– Помогите же мне, – шептала она в отчаянии, как бы отвечая на его немой вопрос, – помогите, и я клянусь, что больше вы никогда меня не увидите и не услышите обо мне. Как только я получу Рози, я все забуду, даже ваше имя. Никто не узнает, что именно вы мне помогли, если вы так хотите. – Ее руки при каждом слове теребили рубашку Алана. – Так вы поможете мне?