«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн

острова-скалы. Туристы разбегаются по узким улочкам Капри. Выискивают виды для фотоснимков на фоне моря. Чтобы они и море. Просят друг друга щелкнуть затвором. Солнце. Кипарисы. Анфилады улочек. Галереи солнечных дачных домиков. Мраморные лестницы и колонны вилл, перевитые виноградом и охраняемые чугунными затворами и висящими на цепях замками. Пока хозяева в отъезде.

Иона зовет разносчика, у которого цветы и персики:

— Выбирай, Ники.

— Эти цветы и этот вот персик. А тебе какой? — вонзается она в пушистое тельце плода. Они объедаются персиками. Столик их напротив сквера. Иона видит среди листвы некий монумент. Памятник кому-то, кто лобаст и лысоват. Подозрительная тошнота поднимается в нем. Неужели и сюда?! Как он проник? Первый из Вождей. Который разрушил Империю Царей и основал Великое Пространство Вождей. Империю Вождей. Первый из Вождей не успел построить Замок. Замок строился как гипертрофированный слепок с его гениального черепа, напоминающего череп Сократа. Внутри Замка — склеп с его мумией. Иона просит пива. Надо заглушить тошноту. Лучше бы стакан водки. Или вообще уйти. Памятник обступают люди, одетые в теплое. Хотя лето. В плащи и кепки. Женщины — сплошь в косынках. С сумками, авоськами, рюкзаками и чемоданами. Они галдят непонятно для Ники и мучительно для Ионы. Они галдят и пихаются, чтобы стать поближе к лобастому и лысоватому и сняться на память. Они галдят, пихаются и базарят — кому снимать и кому сниматься. Дураку ясно, что кому снимать — у того не будет фотографии. Что же на него отдельный кадр изводить? Ники все непонятно. Ионе противно и жалко их. Он предлагает.

— Давайте, щелкну, люди.

— А может, ты шпион иностранной державы, что тогда? — шарахаются догадливые.

— Кадр ведь не заначу, — поясняет Иона.

— И то верно. Валяй, паря! — голосует большинство. Бдительное меньшинство вынуждено покориться.

Запечатлевшись, разбегаются по магазинчикам.

Задерживается одни. До съемки он молчаливо глазел. Малый в кепчонке со сломанным козырьком и с защитной сумкой от противогаза. Иона делает вид, что болтает с Ники и не обращает внимания на… Малый возвращается к памятнику, озирается и напяливает кепчонку на пузатый лоб первого из Вождей.

— Кто они? — спрашивает Ники.

— Мои земляки, — отвечает Иона.

Иона и Ники кружат по улочкам античного города, погребенного лавой и пеплом Везувия. И раскопанного для туристов. Они пьют из родничков, поивших древних. Они воображают себя на месте этих древних. Они находят Дом свиданий. Они видят окаменевших в лаве во время судороги страсти.

— Фан, фан, фан, — твердит Ники, представляя, как она все это перескажет подружкам в городе Проведения.

Иона все надеется, что это вернется. Шевеление в темени, где за ставней заросшего родничка — третье око. Окаменевшие в последнем объятии восстанут ли из пепла? Вернется ли к нему фантеллизм?

— Друг, ты меня извини за вопрос, но как же получается? — натыкается на них ханыга-турист, который напялил кепку Первому из Вождей.

— Получается что? — радуется Иона случайной встрече.

— Вроде ты свой, а в то же время? — мнется турист, не доводя до точки.

— На свободе, мол? — подталкивает Иона.

— Ну да. Вроде свободный и при барышне иностранной, а одновременно — наш и блестишь слезой, — выдает малый, потупясь. — Как бы рад положению вещей, а тоскуешь. Или вру?

— Верно схватил, друг. Положению своему рад. Но тоскую. Как там у вас? — спрашивает Иона, косясь на Ники, которая выколупывает осколок черепицы из древней грядки.

— Как было, так и есть. И жрать нечего. Вот придумали Вожди: пускают нас туристами шастать по свету. Вроде отхожих промыслов, как прежде пускали крепостных в города. Чтобы месяц шастали и тащили обратно, что нахапаем. Вождям треть, налоги на дороги — треть и себе в клеть — треть, — вздыхает который напялил.

— Каким Вождям? Вожди вместе со мной — Сиганули Вожди на Корабле. Или не так, парень? — удивляется Иона.

— Сиганули. Да корень подлый остался. Новые Вожди завелись. Замок отстроили заново. И повылезали поганки на гнилом пне, — поясняет малый. И шепчет Ионе: — Ты советом помоги мне, друг любезный, советом. Может, не возвращаться вовсе?

— Иона, мне скучно, — капризничает Ники, покончив с древнеримской черепицей, которую прячет в сумку.

— Видишь, парень, моей барышне скучно. На минуту я ее оставил — и заскучала. Потому что здесь заграница для нее. А ты и вовсе от тоски пропадешь.

В отеле «Неаполь» рыдает Ники. Ревет в подушку. Иона успокаивает ее, как маленькую:

— Почему ты плачешь, девочка? Что случилось?

Она поворачивается к нему:

— Потому что ты меня не любишь, Иона. Не любишь и не можешь развеселить. Я-то, дура, поверила. Вообразила, что ты влюблен и все сможешь.

— Я и вправду влюблен, Ники. И постараюсь.

— Не верю! Не верю я тебе, Иона. Ты как услышал язык этих людей, про все на свете забыл. И про меня в том числе. Ты только делаешь вид, Иона.

— Но я влюблен в тебя, Ники! Влюблен! И я уверен, что ты победишь. Станешь мисс Нью-Ингланд.

— Почему же забыл про меня, когда с тем типом разговаривал?

— Я не забыл, Ники. Я немного забылся. Понимаешь, вспомнил я всех Наших — ну то есть мою прежнюю компаньицу. Хануриками я их называл. Слово такое непереводимое. Вроде забавных людишек, которые никому в руки не даются, но сами ничего путного не добиваются. Потянуло. Затосковал я. А теперь прошло. Все о-кей! — понимаешь? — он горько улыбается.

— Понимаю, Иона. С моим отцом такое случалось. Теперь прошло. Дети. Кофейня. Все забывается, Иона.

— Ты умная, Ники. Ты умная и добрая, Ники, — он целует ее в щеку.

— Я не знаю, какая. Но знаю, что хорошо к тебе отношусь. Не хочу, чтобы тебе было плохо, — Ники гладит Иону по рыжеватой щетине.

— Плохо? Откуда мне может быть плохо, Ники? Все плохое осталось там, — он показывает куда-то за Помпеи, за Везувий, за моря и горы. Он показывает и хочет сказать, добавить: все самое плохое и самое хорошее осталось там, за горами-морями.

— Может быть, Иона, мне все это кажется потому, что не нравится мне тот тип с кепкой, которую он напяливал. Все-таки памятник. Хорошо ли над мертвым?

— Это все так. Ты права, Ники. Но пойми, люди в стране Великого Пространства озлоблены. Они озлоблены, потому что вечно голодны и угнетены.

— И что же, если угнетены и голодны, то надо злиться на весь свет?

⠀⠀ ⠀⠀

За неделю в лаборатории — тысяча перемен. Неосязаемых. Перемен, которые невозможно обозначить словами. Витающих в воздухе и тревожащих.

Магнус большую часть времени проводит взаперти. Колдует над компьютером. Брок на это цедит сквозь зубы: «Наши