Йоркширская роза - Маргарет Пембертон

Полли оказалась не единственной, кто начал радоваться головокружительному образу жизни. Лотти в Лондоне переживала нечто умопомрачительное. Нина и Руперт со своими богемными привычками вращались в великосветских кругах, а Лотти с восторгом следовала за ними.

Молодые и обаятельные герцог и герцогиня Строи, а также еще более молодая и невероятно общительная кузина герцогини посещали летние балы в самых аристократических домах Лондона. Устраивались приемы под полосатыми тентами-маркизами в огромных садах и увеселения на роскошных частных прогулочных яхтах. По вечерам затевались веселые и шумные общие игры, фанты, шарады и бог знает что еще, а ближе к осени начались концерты, оперные и балетные спектакли.

Руперт был молодым человеком, способным вызвать ни на минуту не умолкавший смех у самого степенного общества, собравшегося за одним столом, и хотя творческая энергия Ноуэла била ключом, побуждая его работать так, как никогда в жизни, он нередко сопровождал их; сидя рядом с Лотти и одной рукой обнимая ее за плечи, Ноуэл хохотал до колик над остротами и вдохновенными розыгрышами Руперта.

Иногда ранним утром, перед возвращением домой, они втроем отправлялись в клуб с бассейном на Беркли-стрит. Нина и Лотти состязались друг с другом, кто глубже нырнет или дольше проплывет под водой. Потом на полчаса удалялись в турецкую парильню для восстановления сил, болтали, смеялись и наслаждались мороженым, которое Руперт присылал им туда.

Талант Нины как модельера роскошных и экзотических туалетов вскоре стал предметом разговоров в высшем обществе, и каждая из сколько-нибудь заметных дам желала носить платье, придуманное блестящей и ослепительно красивой молодой герцогиней. И Лотти, которая когда-то обиделась на Нину за то, что та изображает ее на своих эскизах, теперь охотно и с удовольствием служила живым манекеном для невероятно изысканных одеяний, созданных Ниной под впечатлением от спектаклей Императорского русского балета или выставок ар-нуво в Королевской академии.

Теплые отношения между Лотти и Ниной день ото дня становились все более прочными, и Лотти порой задумывалась, не стала ли Нина, а не Роуз ее «самой лучшей» подругой. Она чувствовала себя в Лондоне дома в большей степени, чем в Йоркшире. А Ноуэл, который из принципа отказывался избавиться от тягучего северного выговора, прочно вошел в блестящий, влиятельный, чуждый условностей круг друзей Нины и Руперта.

Лотти, всем сердцем уверовавшая в талант Ноуэла, до чрезвычайности им гордилась.

– Я сказала русскому послу, что ты мог бы расписать фресками стены в их посольстве – жизнерадостно заявила она Ноуэлу после того, как посол, граф Бенкендорф, вальсировал с ней на балу в Ланздаун-Хаусе; в следующий раз, когда граф Бенкендорф на приеме в посольстве познакомил ее со своим великим соотечественником Шаляпиным, Лотти высказалась не менее жизнерадостно: – Я сказала Шаляпину, что ты мог бы написать с него прекрасный портрет. Только подумай, дорогой! Об этом узнает весь Лондон, и тебя просто завалят заказами!

Напрасно Ноуэл пытался втолковать ей, что не пишет фресок и что он не портретист. Он лишь напрасно сотрясал воздух своими пояснениями. Лотти продолжала в том же духе, совмещая в себе функции целого рекламного агентства и добиваясь, чтобы имя Ноуэла Сагдена было на устах у всех людей, имеющих вес в обществе.

Лотти поставила перед собой цель стать достойной Ноуэла. Для этого следовало прежде всего пополнить свое образование, надо признаться, весьма жалкое, так как занималась она только с домашним учителем, не более того. И Лотти начала посещать лекции в больших картинных галереях и музеях, ходила на концерты, выучила наизусть кучу стихов Шекспира и отрывков из его пьес. К великому изумлению Ноуэла, она даже посещала рисовальные классы в художественном училище.

Они были теперь любовниками. В утонченном и лишенном житейских предрассудков кругу, в котором они вращались, это не вызвало ни малейшего осуждения. Втайне от Уолтера и при молчаливом попустительстве Нины экономка, проживавшая в доме на Баттерси, была уволена, и Лотти все больше и больше времени проводила у Ноуэла, собирая и увозя свои вещи в дом Руперта и Нины только перед мимолетными родительскими наездами Уолтера.

К концу года, когда Сара и Уильям переехали в маленькую квартирку в удобном соседстве со зданием парламента, Гарри получил свои офицерские нашивки, а Роуз сделалась правой рукой Уолтера на фабрике, Лотти была прямо-таки осаждаема поклонниками и соискателями ее руки. Она обожествляла лишь Ноуэла, но поклонение ей было весьма лестно и приятно.

– Граф Бенкендорф говорит, что волосы у меня словно золотые нити, – сказала она, сидя в шезлонге, но не откинувшись, а подобрав под себя ноги, чтобы удобнее было наблюдать, как работает Ноуэл над большим полотном.

Но ее надеждам возбудить его ревность суждено было испариться в одно мгновение.

– Бенкендорф пришел бы к иному мнению, если бы знал, что это золото из бутылочки, – со смешком ответил Ноуэл, не сводя глаз со своей работы. – Ты не принесешь мне скипидару, любимая? Я весь израсходовал.

– Да, мы прожили этот год без войны, но это еще не означает, что войны вообще не будет, – сказал Роуз Гарри, когда вез ее в машине обратно в Крэг-Сайд после визита на Бексайд-стрит.

Наступил Новый год, и Гарри приехал в отпуск. Они только что провели очень веселый вечер с ее родителями, Уильямом, Сарой и Эммой-Роуз, и теперь Роуз сидела в машине, тепло укутанная по случаю сильного холода, в надвинутой на уши шапке в казачьем стиле; руки в перчатках она спрятала как можно глубже в шелковистый мех муфты.

– А что, если ее не будет и в наступающем году? – спросила она, горячо надеясь на это. – Ты по-прежнему останешься в армии? Твой отец не в состоянии управлять фабрикой как следует, – добавила она, когда они выехали из Брэдфорда и свернули на дорогу к Илк-ли. – Он совершенно не испытывает тяги к такой деятельности.

– Я не могу ни с того ни с сего уйти из армии, Смешная Мордочка, – ответил Гарри, отлично понимая, что отец работает не так четко и хорошо, как того требует бизнес Риммингтонов. – Но если бы и мог, то сейчас не время поступить так. На Балканах по-прежнему неспокойно…

– Но ведь никто не принимает этого всерьез, ты же знаешь. – Из-под стильной элегантной шляпы на мальчишечьем личике Роуз только и выделялись глаза и рот. Шляпу эту подарил ей Гарри на Рождество. – Дипломаты очень долго держали ситуацию под контролем, неужели они не в состоянии делать это и сейчас?

Ночь была ясной. На черном бархате неба звезды сияли ярко и казались настолько близкими, что хотелось до них дотронуться. Роуз глубже засунула руки в муфту. Ей не хотелось тратить драгоценные часы и минуты, пока они с Гарри вместе, на разговоры о том, будет или не будет война. С той самой секунды, как Гарри приехал домой в отпуск, сердце у нее пело от счастья. Он не уезжал ни в Лидс, ни в Манчестер, он все время проводил с ней в Крэг-Сайде, на Бексайд-стрит или на фабрике.

Разумеется, было очень славно находиться в Крэг-Сайде в семейном уединении, проводить вечера в китайской гостиной у пылающих в камине углей. Играть в слова, разгадывать шарады и так далее, но их с Гарри совместные посещения фабрики, когда она по его просьбе все ему показывала и объясняла, имели для Роуз особое, незабываемое значение…