Мистер Селфридж - Линди Вудхед

Также он велел закупщикам отменять все заказы, которые доставляли с опозданием, и сократить бюджет на закупки к осеннему сезону. «Никогда не говорите с поставщиками о скидках, – инструктировал Селфридж своих закупщиков, – пока вы не нашли самую низкую цену. Затем начинайте поиск лучшей скидки и обсуждение дат. Сохраняйте нейтральное выражение лица и всегда оставляйте за собой право торговаться». Производители, для которых закупочная политика универмага была раньше просто даром свыше, теперь, когда заказы срезали до абсолютного минимума, оказались в затруднительном положении. В свое оправдание Селфридж сказал в интервью для профессиональных изданий: «Нельзя ожидать от ретейлеров, что они примут на себя все производственные риски: любой бизнес в той или иной мере умозрителен». Разгорелись споры о «ценовой войне» Селфриджа, когда местная Торговая палата – и даже министерство торговли – выразили свое недовольство. Селфриджа, который всегда был неуязвим для критиков, это не тревожило. Он правильно оценил экономическую ситуацию. Общество взаимных коммуникаций – специальный съезд ретейлеров для отслеживания кредитов и долгов – теперь встречалось еженедельно, а не ежемесячно. Послевоенный экономический бум оказался недолговечным. К 1921 году количество безработных превысило два миллиона. Многие семьи ходили только в один магазин: в ломбард.

Тем временем сотрудники «Селфриджес» продолжали получать бонусы, если выполняли норму, и «неденежные вознаграждения» – предмет зависти всех друзей. Директор магазина Перси Бест сопроводил пятьдесят сотрудников в увеселительную поездку в Париж, пять тысяч сотрудников всю ночь напролет танцевали в Альберт-Холле на балу, который пресса окрестила «Пирушка Селфриджа», а сорок пять тысяч акций были выделены для приобретения персоналом. Если кто-то и начал находить у себя на столах больше желтых конвертов от Вождя, они не возражали, хотя некоторые из посланий становились странными – так, один закупщик блузок получил вопрос: «Какая великая мысль пришла тебе в голову сегодня?» Селфридж всей душой верил в ценность эффекта неожиданности и с готовностью бросался на защиту своей тактики: «Важно давать людям новую точку зрения – это выдергивает их из рутины». Такая встряска не всегда работала. Когда перед весенней распродажей он отправил всем старшим закупщикам по банке консервированного шпината с запиской: «Посмотрим, поможет ли это вам так же, как Попаю», лишь немногие оценили шутку.

Хорошие знакомые подмечали, что поведение Селфриджа становится все более фанатичным. Подобно Гарри-скороходу ранних лет, он кипел идеями, но теперь он бросал людей на новый проект, только чтобы отменить его в последнюю минуту. Его бессонница усугублялась, и он начал заниматься «йогическим дыханием», превознося преимущества глубоких вдохов и выдохов – «эти упражнения переполняют энергией, особенно в случае усталости». Впрочем, казалось, что Гарри была неведома усталость. Короткий дневной сон давал ему силы на весь остаток дня, и он развлекался на вечеринках до глубокой ночи, как будто боясь даже мысли о сне или одиночестве. Он страшно скучал по Роуз. Планы по строительству Хейнгистбери-Хед помогали отвлечься, и он показывал всем посетителям своего кабинета эскизы замка, которые грозили вытеснить с его стола планы по расширению магазина.

Друзей его великие строительные планы ставили в тупик. Лорд Бивербрук после такой «умозрительной экскурсии» сказал: «Никто еще не нашел этого замка – он существует только на бумаге. Когда Селфриджу нужно умиротворение, он взирает на планы, лежащие в основе его сказочного строения, – ров с парапетом, башня, подземелье, подъемный мост – все они только и ждут, когда этот Вольнокаменщик будущего перенесет их в реальность». Ральф Блуменфельд был обеспокоен. «Он планирует построить чудесный замок-дворец, который должен стать самым красивым архитектурным произведением в современной истории, – писал он в дневнике, – и все же меня не покидает ощущение, что все так и останется мечтой».

Проводя выходные в Хайклиффе, Гарри писал письма в кабинете за столом, принадлежавшим Наполеону, вклеивал вырезки в альбомы и относил цветы на могилу Роуз. Его мать все еще давала званые обеды – в свои восемьдесят шесть она оставалась любительницей вечеринок. Филипп Тильден писал впоследствии: «Старая мадам Селфридж была для нас всех идеалом. Хозяйка редкой старой закалки американского воспитания, вся в лавандовых тонах и в кружеве – она была восхитительным звеном, связующим нас с ушедшими стандартами. Знакомство с ней считалось честью. Она была душой всего того, что ее сын любил больше всего в этом мире». Хотя мать и сын были очень близки, вместе читали, говорили о деле и инвестициях, он не посвящал ее в свои самые сокровенные мысли. Он был очень скрытным и сдержанным человеком и так никогда и не решился рассказать ей о своей игорной привычке и растущих расходах. О странностях в его сексуальной жизни она, наверное, знала – матери и жены практически всегда знают, если их любимый мужчина плохо себя ведет. Но он был взрослым – уже почти старым – человеком. Она не могла его изменить. Так что она продолжала делать то, что удавалось ей лучше всего. Она обедала с ним в Лэнс-даун-Хаусе, где она кутала шалью плечи Венеры Кановы – не потому, что ее оскорблял вид голой груди, но потому что «зябко было смотреть». Она была рядом с ним на фестивале в Хайклиффе, на котором присутствовала восторженная толпа из пяти тысяч человек, слушали духовые оркестры, смотрели на танцевальное соревнование в стиле джаз, получили предсказание судьбы от индийского мистика и даже побывали на конкурсе красоты – победительница, миссис Филлис Палмер из Бурнемауса, с гордостью забрала призовые десять фунтов из рук мистера Селфриджа. Сам он впечатлил гостей своим великолепным глазомером, с точностью до унции определив вес гигантского сыра. Мать с сыном каждый сезон отправлялись на Уимблдонский теннисный турнир, не пропустив ни одного матча французской звезды Сюзанны Ленглен, которая побеждала в каждом женском одиночном турнире с 1919 года. Она поражала публику атлетизмом, а ее короткая стрижка, короткое теннисное платье с юбкой-плиссе, короткая белая горностаевая накидка и – самое интригующее – великолепный загар произвели столь же ошеломительный эффект в мире моды.

В июне 1921 года семья отпраздновала свадьбу Вайо-лет и французского виконта Жака де Сибура. Церемонию в Бромптонской оратории посетили тысяча двести гостей. На самом деле Гарри был не в восторге от выбора дочери. Де Сибур привлек Вайолет годом ранее в магазине ее отца, где он работал, а не делал покупки. Отец и мачеха де Сибура жили на острове Уайт, где они познакомились с сэром Томасом Липтоном, тем самым оказавшись в поле внимания Селфриджей. Жак был щеголеват, красив и смел – во время войны он летал в составе французских ВВС. А еще он был безработным. Его отец, вероятно, надеясь, что менеджмент в розничной продаже откроет хорошие перспективы, попросил Селфриджа пристроить сына. Менее чем через три месяца, обручившись с дочерью босса, Жак уволился, заявив, что предпочитает «искать перспективы в авиации». Вайолет и Жак сняли квартиру в Лондоне и еще одну в Париже. Они также сделали крупные вложения в кофейную плантацию на Белых взгорьях Кении, впоследствии названных Счастливой долиной. Платил за все, разумеется, Селфридж.

В интервью Гарри всегда с удовольствием говорил о работе, о магазине, о сыне, о старшей дочери и даже о матери, но редко упоминал двух младших детей. В обширных музейных архивах можно найти десятки его фотографий с Розали, ее мужем Сержем и их дочерью Татьяной. Есть несколько карточек его с Вайолет, большая часть которых сделана перед тем, как она с мужем отправилась в кругосветное путешествие на его самолете «Джипси Мот»[33]. Фотографий Гордона-младшего мало, еще меньше – младшей дочери Селфриджа Беатрис, которая впоследствии вышла замуж за старшего брата Жака – Луиса де Сибура, мужчину еще более привлекательного, чем его брат, столь же красиво одетого и со столь же скромными средствами к существованию.