Левая рука Бога - Алексей Олейников

Дочь орала, капая остатками мороженого на пол, тележка дребезжала.

Бардак, дурдом, Суджук.

До нее никому не было дела. Катя подошла к угловому казнохрану.

«Главное, не озираться, – твердо сказала она себе. – Спина прямая, рука расслабленная, взгляд тупой. Я девочка-припевочка, из разряда, мой папа из ПОРБ, мама из…»

Откуда мама, она не смогла придумать, ткнула платежкой в щель приемника – были бы у него зубы, выбила бы.

Казнохран проглотил карту. Помигал. Подумал.

«Нет, конечно же, нет, – подумала Катя. – Таких карт не бывает, он же должен запросить ключ…»

Экран мигнул. «Введите ключ».

– Ну да, чудес не бывает, – грустно улыбнулась Катя. Можно было уходить, казнохран проглотит платежку, и потом ее передадут в «Лунчуань». Наверное, раздолбаю, который ее посеял, уже давно выдали новую.

Указатель мигал в окошке, потом казнохран спросил:

«Вам нужно больше времени?»

– Да, – зло сказала Катя. – Мне нужно больше. Намного больше.

Она четко выбила на знакоряде – 2020. Год ее рождения. Какая, к черту, разница? Размечталась, дура, вот сунет платежку, а там три тысячи алтын. Четыре. Десять!

Казнохран пискнул.

«Добрый день. Вы хотите проверить счет, снять деньги или осуществить другие дела?»

Локотькова, как во сне, коснулась раздела «счет». Несколько раз прочитала двойную строчку, сверху: десять миллионов рублей, ниже, в пересчете – десять тысяч алтын.

Хлопнула по кнопке отмены, выхватила платежку и бросилась прочь.

А все опять Цветков.

Он подбил его сбежать из медблока. Лагутенко уже пожалел об этом. Вечно Гену на авантюры тянет. Вот и сейчас, откуда он узнал про эту вентиляционную шахту? Как выяснил, что магнитный замок на двери сбоит и дверь, если постараться, можно аккуратно отжать?

– Он не сбоит, так надо, – объяснил Цветков. – Шурик, техник наш, сюда курить ходит. Сам же знаешь, по правилам ему надо пилить на лифте четыре этажа вверх и еще от здания отшагать сто метров, чтобы дымок пустить. Поседеешь, пока дотопаешь. Ну вот Шурик и замкнул замок. Система думает, что он закрыт, а он открыт.

– А зачем замкнул? Мог же так ходить, по своему пропуску.

– Ага, – Цветков раскурил гильзу, окутался прозрачным синеватым дымом. – Чтобы потом его Сенокосов за кадык взял – а что это вы, техник Порываев, в вентшахту шастаете, как на страницу любимой женщины в «Облаках»? Шурик, он не дурак.

Правда, от нашего полкана тоже табачищем в последнее время несет. Нервничает, видать, закурил.

Они сидели на технической площадке, – аршин на аршин, упираясь друг в друга.

Где-то глубоко под ними вращались лопасти вентиляторов, а сверху сочился рассеянный солнечный свет. Андрей подумал, что было бы здорово подняться еще выше. Он настоящее солнце видел месяца три назад.

– Валить нам надо отсюда, – сказал Цветков.

Лагутенко вздрогнул.

– Зачем валить? Куда? Не, я не хочу… Чего я дома забыл?

– Да и мне особо не хочется, – вздохнул Цветков. – Тепло тут, деньги платят и по роже не бьют. Что, скажу тебе, большая редкость в нашей действительности.

– Ты болтай меньше, и все будет в норме, – Лагутенко затянулся цветковской гильзой, закашлялся. Заряд был убойный, где только Цветик их достает?

Голова на мгновение закружилась, но тут же наполнилась особенной хрустальной ясностью.

– Я тут думал. Вспоминал последнее, что случилось, ну, Сенокосов нас расспрашивал, помнишь?

– Намного лучше, чем хотелось бы.

– Ну вот, я все вспоминал про черноту, не хотел, само в голове варилось, – Лагутенко передал гильзу Цветкову. – Во время последнего лова… В общем, она реально живая. Ты все верно сказал, никто из них не знает. Когда установку включают, она оживает и… как будто всматривается.

– Так это с первого раза понятно, что тебя так торкнуло?

– Потому что она меня попробовала, – Андрей сцепил ладони, сжал их между коленями, закачался. – Как будто ей надоело смотреть. Когда я закидывал «Невод», все сначала как обычно было – сформировал образ, послал пробный импульс, получил отклик, хороший отклик, Цветик, баллов на семь потянет. И начал потихоньку лепить тульпу…

– Кого ловил?

Лагутенко отчетливо порозовел.

– Русалку.

– Кого?!

– Ну, «русалка на ветвях сидит»… Знаешь, оказывается, они без хвоста были, а нормальные девушки, я в твоей мифологической энциклопедии прочел. Да иди ты!

Цветков неприлично ржал.

– Прости, Андрюха, больше не буду, – утер заслезившийся глаз Цветков. – Представляю себе рожу Гелия, если бы ты ему русалку выдал. В белом платьице, волосы длинные, очи томные, на пол капает. Ох, «там чудеса, там леший бродит». Жениться тебе надо, барин. С хвостами – это ундины, а славянские русалки – утопленницы.

– Да знаю я…

– Ну и на кой она тебе? Соскучился по женскому обществу?

– Так ничего и не вышло! – воскликнул Лагутенко. – Я ее лепил, а она сопротивлялась. Как будто у нее своя форма есть, воля своя! А потом чернота как поперла, тут меня и накрыло.

– А что ты там про пятерых нес? Которые создадут одного?

Лагутенко помрачнел.

– Это уже не помню.

– Сон мне приснился, – сказал Цветков. – Сижу я здесь, на Колдун-горе, повыше административного. На камешке. Цветы, васильки вокруг, зелень, прочая петрушка. И все с этой горы мне видно – Суджук видно, Геленджик, Сочи, Краснодар вижу с его жлобскими таксистами, Ростов, значит. А дальше Воронеж, Москва, Вологду вижу, представляешь, сто лет в ней не был, с самого детства, а вижу – как тебя сейчас. Памятник Батюшкову этот дурацкий, блестящий, как яйца у кота. До Архангельска глазом достаю, ну сон же. В другую сторону поворачиваюсь – там Урал, и дальше, дальше все разворачивается, до самого синего океана. А потом все это, Андрюша, заливает нефтью.

Цветков сделал затяжку, глаза его засверкали.

– То есть я сначала решил, что нефтью. Черная, липкая, густая, прет из Колдун-горы и все заливает – города, людей, машины, дома, зверей, птиц, всех, отсюда и до Камчатки. Ползет ко мне, а я пошевелиться не могу, ты ж знаешь, как это бывает во сне.

Лагутенко заторможенно кивнул, принял дымящуюся гильзу со сладкодымом.

– Хочу бежать, а некуда, и вот она меня касается и – бац, я внутри и понимаю, что это не нефть, а черный воздух, и всё там, в этом воздухе – как прежде. Люди ходят, птицы летают, жизнь, в общем, крутит свое колесо и ничего не поменялось, Андрюш, ничего, потому что все этим воздухом дышат и все у них хорошо, Андрюш. Все у них нормально, солнце только бледноватое, а так все путем. А эта чернота все пухнет, пухнет, выпирает из горы, все дальше расходится, и я думаю, что надо ее заткнуть. Беру камень…