Бумажный дворец - Миранда Коули Хеллер

1989 год. Февраль, Лондон

Я падаю наземь и выплевываю на тротуар кровь.

– С меня хватит, тупая кошелка, – рявкает мужик.

Я снимаю с руки кольцо Джонаса и протягиваю ему, когда из темноты у него за спиной выступает еще один человек.

– Эй, прекрати.

– Отвали, урод, – бросает в ответ хряк и тут же падает наземь рядом со мной.

У стоящего над ним человека слегка ошалевший вид. В руке у него железная монтировка.

– Нашлось в багажнике, – говорит он, кивая на побитый «Ровер» у него за спиной. Ему лет под тридцать, высокий и мускулистый, в поеденной молью вельветовой куртке и тонком шерстяном шарфе, хотя на улице морозная февральская ночь. Эти британцы вечно делают вид, что плохой погоды не существует. Если начинается ливень, они просто отворачивают воротники. Поднимаясь на ноги, я замечаю, что его туфли из коричневой кожи, скорее всего, сделаны на заказ.

– Нам лучше убираться отсюда, – предупреждает он. – Вряд ли он очнется в хорошем настроении. Проводить вас до куда-нибудь?

– Разве мы не должны вызвать копов?

– Ах, американка, – улыбается он. – А я-то думал, кто мог оказаться настолько глупым, чтобы гулять по улицам Лондона ночью в одиночестве?

Мне еще не удалось как следует отдышаться, но я огрызаюсь.

– Может быть, мне безопаснее остаться здесь с ним.

– Как пожелаете. – Он выуживает из кармана сигареты, закуривает, бросает монтировку обратно в багажник и захлопывает его. – Точно не хотите, чтобы я вас подбросил? Ах ты ж, блин, – он снимает с лобового стекла штрафную квитанцию.

Хряк все еще лежит у моих ног без сознания, но уже издает глухой стон. Я завороженно смотрю, как дыхание вырывается из его приоткрытого рта тонкой белой струйкой, точно сигаретный дым. Мне хочется его пнуть.

– Вы случайно не маньяк с топором?

Незнакомец смеется.

– Может быть, но не сегодня. Слишком холодно.

– Вообще-то я была бы благодарна, если бы вы меня подбросили.

– Питер, – он протягивает руку.

1983 год. Мемфис, Теннесси

Похороны проходят в Мемфисе. Мама впервые встречается с бывшей женой Лео под сенью старой магнолии, у разверстой могилы. Я смотрю, как капельки пота скатываются под жесткий белый воротничок на шее священника. Когда гроб Конрада опускают во влажную землю, Лео играет на саксофоне. На середине у него перехватывает дыхание. Саксофон издает судорожный всхлип. Мои глаза сухи. Я знаю, что должна плакать. Я хочу, но не могу. У меня нет права. Бывшая жена смотрит на меня с ненавистью, и я уверена, что она знает. На ней телесного цвета колготки и остроносые туфли. Она крепко прижимает лупоглазую, болезненно бледную Розмари к своему платью из тонкого черного хлопка. Розмари улыбается мне и машет, как будто заметила меня на противоположной трибуне во время баскетбольного матча. У ее матери подкашиваются колени. Розмари помогает ей удержаться на ногах и отворачивается.

Потом Лео ведет маму, Анну и меня быстренько пообедать в китайском ресторанчике, где в каждом блюде полно побегов пальмы. Все молчат. В три часа мы привозим его в его старый дом на поминки. Дом выглядит слегка обветшалым с его белыми досками, большими колоннами на крытом крыльце. Коринфские, рассеянно говорит нам Лео. Они кажутся слишком шикарными для этого дома, слишком полными надежд, и у меня щемит в груди. Во дворе растут две лагерстремии, земля под ними усыпана опавшими цветами, похожими на обрывки цветной бумаги. Рядом с дверью стоит подставка для зонтов в виде аллигатора с широко открытой пастью. Не могу представить, чтобы Лео здесь жил.

Мама сжимает ему руку.

– Точно не хочешь, чтобы я пошла с тобой?

– Лучше не стоит. Мне нужно побыть с ними наедине.

Мама кивает.

– Когда тебя забрать?

– Вернусь на такси, – отвечает он.

Мы сидим в арендованной машине и смотрим, как он исчезает в ветшающем деревянном доме. Изнутри доносится жужжание вентилятора. Кто-то плачет.

Мы уже почти доезжаем до нашего мотеля, когда мама сворачивает к торговому центру.

– Мне нужно в туалет, – она протягивает нам с Анной по пять долларов. – Вот, купите себе что-нибудь.

И исчезает в аптеке.

– Что, блин, можно купить на десять баксов в торговом центре в Мемфисе? – спрашивает Анна.

– Мороженое?

– Последнее, что мне нужно, это больше калорий. Я лучше умру.

– Мило, – говорю я.

– А что? – спрашивает она. – Ты хочешь быть толстой?

– Я лучше умру!

Она смотрит на меня непонимающим взглядом.

– Очень тактично, – говорю я.

– Ах, точно! Черт! – на секунду ее лицо застывает. Потом она начинает хохотать. И неожиданно я тоже смеюсь, высоким истерическим смехом, так сильно, что по моему лицу наконец заструились слезы.

– Девочки? – к нам подходит мама. В руках у нее белый бумажный пакетик из аптеки. Ее красивое лицо выглядит уставшим, изможденным. – Не поделитесь шуткой? Мне тоже не помешает посмеяться.

– Наверное, это случилось за неделю до смерти Конрада, – доносится до меня мамин голос, когда она разговаривает по телефону в своей комнате. – После этого мы ни разу не занимались любовью.

Мы вернулись в Нью-Йорк несколько дней назад. В городе царит ужасная жара. По улицам плывет бананово-тошнотный запах гниющего мусора. Что бы мы ни делали, на рубашках под мышками все время появляются большие пятна от пота. С кондиционеров капает на тротуары едкая вода. В квартире дышать нечем от пыли, нафталина и сладковатой вони тараканов в стенах. Никому не хочется здесь находиться, но Лео не может вернуться в лес. В том, что случилось, он винит себя: ведь это он настоял, чтобы мы вышли в море в тот день. Он столкнул лодку в воду, хотя волны были слишком сильными. Эти мысли, чувство вины не дают ему покоя по ночам. Лео ходит туда-сюда по гостиной со стаканом виски в руке, нападает на маму, повторяя одни и те же вопросы в поисках ответов, которые не может найти. Почему я не заставила Конрада надеть спасательный жилет? Почему спасательный круг был привязан двойным узлом? Неужели никто не заметил? Конрад видел приближение волны, которая утащила его? Он знал?

– Нет, – бормочу я сжимающимся горлом. – Он не видел.

Теперь, когда Конрада больше нет, бывшая комната Анны вернулась к ней. Каждый раз, когда Лео проходит мимо этой комнаты, у него такой вид, будто присутствие Анны в ней – предательство по отношению к Конраду.

– Мне нужно убраться отсюда обратно в Лос-Анжелес, – говорит мне Анна. – Мы как будто живем в морге со злым привидением.

И я понимаю, что она имеет в виду.

– Не проси меня об этом! – кричит Лео. – Мне этого не вынести. Не вынести.