Одержимость - Наталья Рощина

– А что имеет значение? Все это? – Он обвел жестом комнату. – Или твоя неудавшаяся карьера балерины?

– Чего ты хочешь?

– Когда-то мы начали с крохотной фирмы. Но вовремя сориентировались и не проиграли.

– Мне не нужна экскурсия в прошлое. Ты забываешь, что я все это время была с Егором. Даже какой-то период работала вашим бухгалтером.

– Ты не только неудавшаяся балерина, но и бездарный бухгалтер.

– Ты не заденешь меня больше. Я выработала иммунитет на твои выходки, – заметила Настасья.

– Я только хочу сказать, что у нас с Егором все получилось. В этом и моя немалая заслуга. – Леонид Игнатьевич пристально посмотрел на Некрасову. – Ты не могла представить, что я не буду простым исполнителем, да? Ты решила: если у меня не было денег, то я – бесперспективное существо, не заслуживающее твоего внимания?

– Ты зачем пришел?

– Где твое гостеприимство? – Марков достал сигареты. – Можно?

– Кури. – Настасья включила освежитель воздуха. – А как же больное сердце?

– Не получается бросить. Я не такой волевой, как твой муж.

– У меня идеальный муж.

– Возможно, только ты не замечаешь, что у меня есть все то, что и у него. Все составляющие преуспевающего мужчины.

– Ну и что?

– Почему ты предпочла его? – не унимался Марков.

– Столько лет прошло, а ты все никак не успокоишься! Тебе нужно жениться, завести детей.

– Нашему сыну могло быть уже…

– Замолчи! – Некрасова побледнела. – Господи, сколько раз ты будешь напоминать мне об этом? Я не хочу вспоминать! Мне дорого обошлась моя глупость. Я думала, что уже не смогу иметь детей.

– Какой мальчишка у вас получился! Можно гордиться. Только плохо, что один.

– Почему плохо?

– Все проблемы на одного. Вас не станет – один на свете. Его не станет – невосполнимая потеря для безутешных родителей. Один он и есть один.

– Ты что? – Настасья побледнела. – Ты что задумал?

– Этого, милая, я тебе никогда не скажу, но хочу, чтобы ты знала. – Он не спеша поднялся и подошел к ней. – В моих законах нет прощения за давностью лет. Однажды ты поплатишься за все, мадам Некрасова. И ты, и твой муж, и… твой сын!

– Нет, ты ничего ему не сделаешь! – Она схватила его за лацканы пиджака.

– Кого ты имеешь в виду? Я не ослышался? На себя тебе плевать, а кого ты так рьяно защищаешь? Мужа? Сына?

– Ты чудовище! – Она резко разжала пальцы, как будто обожглась. – Как же ты живешь с этим?

– Ну, не надо! Не нужно психологических ходов. Ничего не получится. Никакой жалости. Я излечился от жалости, доброты, сочувствия, доверия еще тогда, когда ты сказала, что между нами все кончено.

Марков тяжело вздохнул. Сердце снова подводило. Резкая боль резанула, оставив ощущение инородного тела. Словно кол вогнали. И так каждый раз, когда он волнуется. Карцев не зря твердит, что ему нужен покой. А какой тут, к черту, покой, когда он видит ее такую же красивую, такую же желанную, как много лет назад, и такую же далекую, чужую, презирающую его и не скрывающую этого?!

Зачем он устроил себе эту экзекуцию? Ведь прекрасно знал, что Егора не будет дома. Он нарочно приехал, чтобы застать ее одну. Только не думал, что она не захочет даже соблюсти правила приличия и поиграть в гостеприимную хозяйку. Настасья открыто говорит о своем пренебрежении. Она все еще уверена, что он не достоин ее.

– Марков, уходи. – Настасья смотрела куда-то поверх его головы. – Хватит имитировать сердечный приступ. Мы это уже проходили.

Что с ним случилось в ту минуту? Как только он услышал эти слова, перестал реально оценивать происходящее. Быстро повалил ее на пол. Прижал тяжестью своего тела. В ее распахнутых глазах замерло жуткое выражение безнадежности.

– Остановись, – прошептала она.

Он решил – если овладеет ею сейчас же, немедленно, это и будет его местью. Местью всему этому благополучию, выстроенному на его одиночестве и страданиях. И тогда он почувствует облегчение. Тогда, может быть, остановится.

Она отчаянно сопротивлялась, молча, страшно. Но осознав бесполезность, ослабела, закрыла глаза. Словно смирилась. У Маркова все поплыло перед глазами. Он перестал что-либо соображать. Комната закружилась и вдруг исчезла. Все замерло. Его руки скользили по ее телу. Во рту пересохло, стало нечем дышать. Леонид перестал владеть собой. Изо всех сил сжимая Настю, он чувствовал ее упругую грудь. Хотелось разорвать блузу и впиться горячими сухими губами в розовые бугорки.

Насилие возбуждало Маркова. Не было ни страха быть застигнутым, ни сожаления, ни жалости. В нем проснулось какое-то грубое животное, о существовании которого он не догадывался. Это физическое унижение вызывало у него небывалое возбуждение. Он обладал женщиной, которую и любил, и ненавидел, как будто возвращая себе то, что принадлежало ему по праву.

Миг острого наслаждения миновал, и на душе стало гадко, мерзко. Сердце его сжалось от отвращения. В комнате не хватало воздуха. Марков лежал, тяжело дыша. Наконец Настасья с брезгливостью оттолкнула Леонида, освобождаясь от тяжести его тела. Поднялась и, пошатываясь, пошла к дверям.

– Настя! – крикнул он почти в бреду.

– Теперь ты знаешь, чем он лучше, – тихо, не оборачиваясь, сказала Настя. – Он никогда не опустился бы до… Уходи. Убирайся, слышишь? И не надейся, что я тебя возненавижу. Это слишком сильно для такого ублюдка, как ты.

– Это только начало, – тихо, но грозно предупредил Марков.

– Убирайся из моего дома.

Она сказала это с такой мукой, что он едва не бросился, чтобы обнять ее ноги, молить о прощении. Но за ней уже закрылась дверь. Марков поднялся, быстро привел себя в порядок и поспешил выйти из дома.

Уже во дворе, сев в машину, оглянулся. Ему показалось, что там, на втором этаже за прозрачной белоснежной гардиной он увидел знакомый силуэт. Леонид сжался. Словно почувствовал, каким ненавистным взглядом его провожают. Дрожащей рукой открыл дверцу машины, поспешил спрятаться за тонированными стеклами. Привычным движением завел двигатель. Подъехал к воротам, набрал код. Они бесшумно открылись.

Марков мчался по загородной трассе, забывая посматривать на спидометр. Он не видел ни дороги, ни обочины, ни встречных автомобилей. Он как будто все еще был там, в гостиной, распластанный на полу, придавленный собственной подлостью и трусостью. Вдруг Леонид почувствовал резкую боль в области сердца. Остановил машину, открыл окно и глубоко вдохнул морозный воздух. Холод вошел внутрь острым лезвием. Марков прижал руку к груди.