Миры под лезвием секиры - Николай Чадович

Смыков, как и мечтал заранее, выбрал черную, как кирзовое голенище, негритянку, обильную телом, а статью вымахавшую под баскетболистку.

Когда в укромном уголке пляжа та разделась, смутив Смыкова, привыкшего к рейтузам с начесом и комбинациям чуть ли не из драпа, скупым кроем местного женского белья, он с энтузиазмом обследовал вожделенное экзотическое тело, начиная на удивление с тугих и высоких грудей и заканчивая сдобными ягодицами. Кожа везде имела цвет спелого чернослива. Розовыми были только ладони, ступни, соски и все доступные взгляду слизистые оболочки. Смыков остался весьма доволен осмотром, который носил скорее эстетический, чем сексуальный характер, и от избытка энтузиазма даже куснул негритянку кое за какие места.

Убедившись, что клиент созрел, чернокожая сеньорита устроила торг. Идею бескорыстной любви она не признавала в принципе. Смыкову пришлось расстаться не только со всеми деньгами, как кубинскими, так и советскими, имевшимися при нем в данный момент, но также приобщить к ним авторучку, перочинный нож и зажигалку.

Потом наступило время любви. Партнерша, несмотря на хваленый южный темперамент, вела себя довольно лениво. Однако дотошный Смыков все же заставил ее принять поочередно все известные ему воочию и понаслышке позы. Пригодился и урок, полученный в свое время от Машки Балерины. К концу заранее оговоренного срока вспотевшая и вывалявшаяся в песке негритянка смотрела на русского солдатика если не со страстью, то с уважением.

Они неоднократно встречались и позже, хотя Рамона (так звали негритянку) постоянно взвинчивала цену на свои услуги. Впрочем, у нее было и немало положительных качеств, среди которых Смыкову особенно импонировала ее способность приспосабливать для чувственных утех некоторые органы своего тела, природой для этого вроде бы и не предназначенные.

Первые подозрения зародились у Смыкова, когда Рамона однажды предложила ему выпить — и не какого-нибудь там вонючего рома-клоподава, а хорошего американского виски. Как прикинул Смыков, в силу своей приближенности к штабу знавший, что почем на острове Свободы, одна эта бутылка стоила дороже всего, что уже успела вытянуть из него корыстолюбивая негритянка, включая часы «Полет» и бронзовый бюст великого пролетарского писателя Максима Горького, пылившийся в штабе безо всякой пользы.

Получив от Рамоны по слегка сокращенной программе все удовольствия, которые здоровая, как кобылица, женщина способна доставить здоровому, как жеребец, мужчине, Смыков ополовинил бутылку (из первого стакана на всякий случай заставил пригубить подругу) и притворился в стельку пьяным. Немного выждав и с притворными похотливыми стонами попинав громко храпящего Смыкова ногой, Рамона быстро скрылась в ближайших кустах, прихватив служебную папку с ничего не значащими бумагами (кто бы, интересно, доверил писарю, покидающему пределы части, секретные документы?).

Отсутствовала она не очень долго, папку вернула на место и принялась будить Смыкова поцелуями.

Ни одна бумага не пропала, но на некоторые налипли мокрые песчинки. В тот же вечер он честно признался во всем особисту и был водворен на гауптвахту, оборудованную в бывшем винном подвале бывшего господского дома. Там Смыков провел двое суток, на третьи получил устную благодарность командира части за проявленную бдительность и первым же транспортом был отправлен на родину.

Дальнейшая судьба коварной Рамоны осталась неизвестна Смыкову, хотя он мог дать голову на отсечение, что это были не происки цэрэушников или пресловутых «гусанос», а интриги своих же контрразведчиков, не привыкших ждать у моря погоды и поэтому активно ковавших врагов собственными руками.

Как бы то ни было, но ефрейтор Смыков на этой истории заработал не только приличную служебную характеристику, но даже юбилейную медаль к столетию вождя. Все это впоследствии помогло ему пролезть в органы милиции, стать кандидатом в члены партии и поступить на заочное отделение юрфака.

После третьего курса он уже имел на погонах две звездочки и работал следователем Талашевского райотдела внутренних дел. Въедливый, дотошный, почти не пьющий и не чуравшийся рутинной работы. Смыков вскоре оказался в фаворе у высокого начальства. Он научился усмирять редкие, но буйные вспышки похоти, и несколько скоротечных романов с отборными распутницами и нимфоманками никак не отразились на его служебной карьере. Женщины скромные, целомудренные, с нормальными сексуальными запросами Смыкова абсолютно не интересовали. Ясно, что человек с такими склонностями семью заводить не стремился.

Работа следователя была напрочь лишена всякого намека на романтику, зато выматывала до упора. На каждого из коллег Смыкова валили по пятнадцать-двадцать дел в месяц. В бездонном море постановлений на арест, актов экспертизы, протоколов допросов, ходатайств, справок, характеристик, отказных материалов и частных определений они барахтались, как цуцики в выгребной яме. Для того чтобы разобраться с причинами пожара в интернате для глухонемых, необходимо было не только проштудировать весь свод правил пожарной безопасности, но еще и кучу ведомственных инструкций собеса. Оформление дела о краже курицы отнимало столько же времени, что и убийство при отягчающих обстоятельствах.

На следователя давили со всех сторон: судья требовал неукоснительно соблюдать сроки расследования, прокурор — глубже вскрыть причины правонарушений, начальник милиции, наоборот, — рубить все побочные ветви и гнать вверх процент раскрываемости. Партийные органы вообще творили все, что хотели, — то заставляли возбуждать липовые дела, то замазывать действительно серьезные преступления. В этой стране у Фемиды давно отняли меч и весы, зато оставили повязку на глазах, чтобы все, кому не лень, могли безнаказанно насиловать бедную женщину.

У каждого подследственного были покровители, друзья и родственники, которые упрашивали, грозили, сулили взятки, падали на колени, посылали подметные письма и строчили жалобы в высшие инстанции. Весь рабочий день следователя был сплошным стрессом, и ничего удивительного, что алкоголизм стал для них таким же профессиональным заболеванием, как силикоз для шахтеров.

На свежий воздух удавалось вырваться лишь изредка — для проведения следственных экспериментов или для осмотра места происшествия. Следователи дежурили по очереди и выезжали на все кражи, убийства, изнасилования, поджоги и дорожно-транспортные происшествия со смертельным исходом. В конце дежурства можно было неплохо расслабиться в компании румяных от ветра гаишников, бледных от ночных бдений работников вневедомственной охраны и лоснящихся от достатка участковых, никогда и ничего не покупавших за свои кровные.

Однажды, благодаря именно такому пикнику, Смыков с товарищами раскрыл по горячим следам опасное преступление и повязал целую банду.

Дело было в воскресенье. Смыкова подняли с постели рано утром и в составе наспех сколоченной опергруппы послали на станцию Воронки, где неизвестные преступники крупно погромили орсовский магазин (сквозь разбитую витрину были видны только голые юлки да разоренная касса).

Осмотр магазина и прилегающей к нему территории ничего не дал: следы были густо засыпаны махоркой, орудия взлома отсутствовали, дактилоскопические отпечатки не фиксировались, свидетелей не оказалось.