Стальной оратор, дремлющий в кобуре. Что происходило в России в 1917 году - Леонид Млечин

Первая мировая высвободила разрушительные инстинкты человека. Тонкий слой культуры смыло. Все сдерживающие факторы – традиции, правила, запреты – исчезли. С фронта вернулся человек, который все проблемы привык решать силой. В революцию власть, полиция, суд словно испарились. Некому стало соблюдать закон. А раз нет закона, то и моральные нормы словно отменили.

«Я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся, – вспоминал генерал Антон Деникин. – Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чужой или недоступной… Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек.

Психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни: царило одно желание – захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя все, что так или иначе выделялось».

Кто мог себе представить, что после крушения монархии исторический счет будет предъявлен всем сословиям, имевшим привилегии? Не только царедворцам или жандармам. А вообще всем – богатым и образованным.

«До революции, – вспоминал генерал Петр Залесский, – были две расы людей: «барин» и «мужик». Барин – это не только тот, кто у власти, не только помещик и богатый человек, а всякий прилично одетый человек и притом, конечно, грамотный. В противоположность ему мужик – крестьянин, рабочий, прислуга, все это – темнота, среди которой читавший и писавший человек – редкость».

Народ пожелал отомстить тем, кто им управлял, кто командовал и заставлял на себя работать. И началось уничтожение «эксплуататорских классов».

Особенно пугающе выглядела развалившаяся армия – расхристанные солдаты, лузгающие семечки, все в шелухе. Зинаида Гиппиус описывала их в дневнике: «Фуражка на затылке. Глаза тупые и скучающие. Скучно здоровенному парню. На войну он тебе не пойдет, нет! А побунтовать… это другое дело».

«Мы уже как-то мало верим в мощь такого воинства, – замечали очевидцы, – не по форме одетого, расстегнутого, неподтянутого, не признающего в своем укладе чинов и старших, всекурящего, бредущего гражданской косолапой походкой и готового в случае чего «дать в морду» своему начальству».

Начальник штаба Черноморского флота возмущался: «В Севастополь прибыло несколько революционных матросов Балтийского флота. Вид разбойничий – с лохматыми волосами, фуражками набекрень, – все они почему-то носили темные очки».

«Без оружия, большей частью в расстегнутых шинелях, с папиросой в зубах и карманами полными семечек, солдаты толпами ходили по тротуару, никому не отдавая чести и толкая прохожих, – вспоминал генерал Петр Николаевич Врангель. – Щелканье семечек в эти дни стало почему-то непременным занятием «революционного народа», а так как улицы почти не убирались, то тротуары и мостовые были сплошь покрыты шелухой».

Первая мировая продолжалась, но теперь уже вовсе никто не желал воевать.

«Стало совсем невыносимым передвижение по железным дорогам, – вспоминал бывший глава правительства Владимир Коковцов, – Все отделения были битком набиты солдатами, не обращавшими никакого внимания на остальную публику. Песни и невероятные прибаутки не смолкали во всю дорогу. Верхние места раскидывались, несмотря на дневную пору, и с них свешивались грязные портянки и босые ноги».

Верховному главнокомандующему генералу Алексею Брусилову доложили, что одна из дивизий желает целиком уйти домой. Он приехал в расположение части. Воззвал к патриотическому чувству солдат:

– А что же будет с матушкой-Россией, если вы никто о ней думать не будете, а каждый из вас заботиться будет только о себе?

И услышал в ответ: это не наше дело, что будет с государством. Они твердо решили жить дома спокойно и припеваючи.

– То есть грызть семечки и играть на гармошке? – уточнил генерал.

– Точно так!

Передние ряды довольно расхохотались.

«Толпы серых солдат, – вспоминал прибывший в столицу с фронта боевой офицер, – явно чуждых величию совершившегося дела, в распоясанных гимнастерках и шинелях внакидку, праздно шатались по грандиозным площадям и широким улицам великолепного города. С грохотом проносились тупорылые броневики и набитые солдатами и рабочими грузовики: ружья наперевес, трепаные вихры, шальные, злые глаза… Мозги набекрень, стихийное «ндраву моему не препятствуй», хмельная радость – «наша взяла», гуляем и никому ни в чем отчета не даем».

Все это было невыносимо. Русское общество так устало от бесконечных раздоров, уличных демонстраций, нищеты и нехватки продовольствия, что жаждало передать власть кому угодно, лишь бы вернулся порядок.

Корниловский мятеж – одна из загадок семнадцатого года. И по сей день не так просто понять, что именно тогда произошло. Лавр Георгиевич Корнилов – знаменитый генерал. Энергичный и смелый, но склонный к авантюризму. Заслуженно получил несколько боевых орденов. Выходец из низов. В его случае это означало, что он был крайне амбициозным и хотел во что бы то ни стало прорваться наверх.

В июле 1917 года Временное правительство утвердило его Верховным главнокомандующим. А всего через месяц с небольшим генерал от инфантерии Корнилов, возмущенный хаосом и анархией в стране и армии, потребовал себе диктаторских полномочий. И у него нашлись сторонники и поклонники. В Петрограде и в Москве деловые люди, интеллигенция, многие горожане связывали с ним большие надежды.

Люди испугались хаоса и хотели сильной власти, на которую можно перевалить ответственность за свою жизнь. Казалось, вот человек, который в один день восстановит в стране порядок и вернет Россию к нормальной жизни.

Сын волостного писаря Лавр Георгиевич Корнилов окончил кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба с малой серебряной медалью. Служил в Туркестанском военном округе. С пользой для Военного ведомства совершил экспедиции в Афганистан и Китай. Во время неудачной Русско-японской войны продемонстрировал хладнокровие и мужество под Мукденом.

С началом Первой мировой он принял 48-ю пехотную дивизию, не имея достаточного опыта строевой и штабной работы. Дивизия отступала, дважды едва избежала разгрома. Его командир генерал Алексей Брусилов считал, что Корнилов дивизию не жалел, она несла ужасающие потери: «Это был очень смелый человек, решивший, очевидно, составить себе имя во время войны. Корнилов всегда был впереди и этим привлекал к себе сердца солдат, которые его любили. Они не отдавали себе отчета в его действиях, но видели его всегда в огне и ценили его храбрость. Считаю, что этот безусловно храбрый человек сильно повинен в излишне пролитой крови солдат и офицеров. Благодаря своей горячности он без пользы губил солдат».

В апреле 1915 года дивизия оказалась в окружении и была практически уничтожена. Корнилов, раненный, попал в румынский плен, откуда летом 1916 года бежал. В плену оказался не один десяток русских генералов, а бежал один