Роль грешницы на бис - Татьяна Гармаш-Роффе

Окончательно убедившись, что Костя остается глух к ее кокетству, что ей не удалось вызвать ни его ревности, ни внимания к жене, она в один день в истерике разогнала всех. И тем же вечером у нее состоялся странный разговор с мужем. Костя холодно упрекнул ее: она поступила опрометчиво. Все эти Иванов-Петров-Сидоров – все люди важные и влиятельные, и он уже с ними договорился о съемках и прокате нового фильма в самых благоприятных условиях. Все они обещали содействие. «Твой эскапад совсем некстати, Алла!» – без эмоций заметил ей гений-муж.

Она не верила своим ушам. Она решила, что он чего-то не понял. Ведь если она будет держать этих мужчин дальше при себе, то все это кончится… понятно чем!

Теперь, оглядываясь назад, Алла способна цинично и трезво сформулировать ситуацию: она была «женщиной мечты» двух-трех поколений мужчин, и многие желали ею обладать. И, главное, получить право небрежно сказать в избранной компании: «Я ее имел».

Алла была убеждена, что ее Костя, вечно витающий в облаках, чего-то просто не понял. Он так далек от реальности этой жизни. Она было даже рванулась объяснить ему, что просто так ничего не бывает, что это опасная игра, что он ее посылает к тигру в пасть…

Костя холодно посмотрел на нее. «Разве я непонятно сказал, Алла? Нам эти люди нужны, их сейчас нельзя потерять».

«Хорошо, – подумала Алла, – хорошо, любимый. Я заставлю слезть тебя с облаков, я заставлю тебя открыть глаза и увидеть, на что ты меня толкаешь!»

Поклонники были милостиво возвращены и снова допущены к подножию трона королевы и звезды, но их восхищенное почтение не могло ее обмануть. Оно было всего лишь вступительным ритуалом, не более, – ясно, что всю жизнь топтаться у ее трона, осыпая ее цветами и подарками, они не намерены. Пока что они мельком, но зорко посматривали на гения, готовые при малейшем отпоре с его стороны, при самой ничтожной попытке защитить честь жены (да и свою тоже) пустить в ход силовые аргументы: влияние и деньги, которые могли к фильму приложиться, а могли и отняться в любой момент. Как они понимали невозмутимо-холодное равнодушие Сергеевского – бог весть. Алла иногда ловила и на себе чуть настороженные взгляды, словно вопрошающие: «В какую игру ты играешь, актрисочка? С мужем вместе или за себя одну?» Но никто и никогда из них не спросил: «Что ты чувствуешь, Алла? Почему ты идешь навстречу моим притязаниям, я ведь вижу, что никаких эмоций я у тебя не вызываю?» Нет, они не хотели знать, что чувствует жертва, которую приносил им в дань Сергеевский. Они догадывались, что она идет на заклание, но спокойно протягивали руку и дань принимали…

Разумеется, во всем этом Алла разобралась много лет спустя. Тогда же она просто флиртовала с нужными супругу людьми, с отчаянием чувствуя, как этот флирт втягивает ее все больше в свою орбиту…

Но Костя молчал. И Алла продолжала.

Следовало ожидать, что однажды меценаты потребуют награды. И этот день наступил весьма скоро. Алла с вызовом сообщила супругу о том, что «Иванов» приглашает ее к себе на дачу. Она ждала чего угодно, любой реакции, втайне надеясь на возмущенную, даже оскорбленную, но только не этого: «А что Петров-Сидоров? Смотри, их нельзя упустить».

…Алла поехала на дачу. В ту ночь она напилась до бесчувствия и даже не помнит, что было и было ли… Помнит только, что в начале вечера пила и плакала, а «Иванов» вытирал скрюченным пальцем ее слезы и суетливо выспрашивал, отчего плачет – уж не девственница ли, случаем, она, живя с мужем вот уже четыре года?

Потом «Петров» позвал «посмотреть заповедные места» на какое-то озеро. Потом «Сидоров» повез в роскошный загородный ресторан, а после ресторана – к себе домой, где по каким-то причинам отсутствовали жена и дети…

Костя был удовлетворен, когда увидел, что вся троица вернулась на свои места в орбите нового фильма, а обещанные блага даже приумножились. Какой ценой? Он не знал – или делал вид, что не знает…

Потом в орбите Костиного творческого гения появились новые могущественные люди, обещавшие новые блага и услуги. Костя словно ничего не понимал. Он только ронял: «Этот человек нам нужен…» – и Алла отвечала на приглашение очередного «нужного человека», все еще всматриваясь в глаза своего мужа, все еще не решаясь поверить, что он сознательно расплачивается ею …

Постепенно до Аллы стало доходить, что ее первая и единственная любовь пущена божеством, предметом ее поклонения и юной страсти, на оплату фильмов – его фильмов, его творчества. Что и женился он на ней с этим дальним прицелом, рассчитав, что на красавицу и звезду важные дядьки будут слетаться, как мухи на мед. Что он намеренно использовал ее в качестве приманки…

Потрясение было сильным. Но стало платой за прозрение.

Прозрение привело презрение.

– Настоящее презрение, Алексей, не поджатые губки и высокомерный взгляд напоказ, а испепеляющее душу чувство тотальной и безнадежной брезгливости. Когда не остается ни малейшей надежды, что в жизни все может еще быть иначе, по-другому. Когда больше ни во что нет веры. Когда опускаешь руки и говоришь: ну что ж, раз на земле нет других законов, то придется жить по этим… Так ели во время блокады крыс: тошнит, а ешь… Жить-то надо.

Жить надо, а жить иначе, чем в актерстве, Алла не умела. И Сергеевский в профессиональном смысле был для нее всем. Он действительно был гениальным режиссером и терпеливо делал из Измайловой настоящую актрису…

Алла подлила себе коньяку, забыв на этот раз предложить Алексею. Он слушал молча, серьезно, стараясь не смотреть на Измайлову, чтобы не смутить, не спугнуть эту доверительную откровенность, понимая, что разговор этот нужен уже не столько ему – ей. Он был уверен, что Алла не солгала: Алексей действительно стал первым человеком, которому она решилась (или оказалась вынуждена) выговориться.

– Признаюсь: изначально никакого особого таланта за собой я не видела, я была просто красивой женщиной, хорошо пела и двигалась. В актерской профессии это большой первоначальный капитал. Но капитал этот быстро расходуется: лицо становится привычным, ножки тоже, и на этом, уже привычном, фоне легко проступает малейший недостаток таланта, мельчайший дефект мастерства. Да, мастерству учатся, и актера может вылепить режиссер при условии, что исходный объект податлив, как глина. А талант… Вот эта податливость и есть главный талант актера. Мне было необходимо стать податливой, сделаться глиной в чужих беспощадных руках…

И я ею сделалась. Потому что хотела быть актрисой. И уже не могла быть ничем другим. Мне пришлось переступать через себя много раз. Мне пришлось сделать вид, что я забыла, что у меня есть собственный мозг, собственные мнения и взгляды на жизнь, собственные принципы. Я стала глиной – этим куском коричневого дерьма, который преданно и подобострастно принимает отпечаток чужого ботинка…

О том, что у меня есть душа, я вспоминала только тогда, когда вкладывала ее в роли, когда влезала в чужую душу, поражаясь каждый раз тому, как много во мне поселилось чужих сознаний и истин, часто противоположных по сути. Поймете ли?.. Я окончательно поверила, что в мире нет никаких ценностей. У каждого своя правда, и я научилась эту правду вынимать из чужих душ, пропускать через свою, чтобы затем потрясать зрителей глубиной и психологической точностью моих ролей… В результате я стала принимать все. У каждого – своя правда, и все правды равноправны. Я никогда не смогла бы сыграть порок, если бы я его осуждала…