Мастер ликвидаций - Сергей Зверев

– Минут через тридцать, лады?

– Я ставлю чайник.

Полученная информация так ошарашила Зиновьева, что на какое-то время он забыл о генерале. Вспомнив, внутренне собрался, приготовившись к любым, даже самым каверзным вопросам. Однако генерал никаких вопросов не задавал. Встал, сухо попрощался и, бросив через плечо: «Держите меня в курсе своих планов», решительно направился к двери. Когда он вышел, Зиновьев вздохнул с облегчением.

Все же, несмотря ни на что, он по-прежнему боялся Кудрявцева. Особенно сейчас, когда стал действовать за его спиной. Было страшно подумать, что будет, если генерал что-нибудь заподозрит. Амба!

На миг показалось, что Кудрявцев знает о его планах, но Зиновьев тут же отогнал от себя эту мысль. Гораздо приятнее было думать о том, что ожидает его в кабинете у майора Тарасова…

«Вот сукин сын, вот стервец! Он решил подсидеть меня, эта канцелярская крыса! Он установил за мною „наружку“. За мной – своим шефом!.. Я задницей чувствовал, что под меня копают, но никак не думал, что это будет поручено Зиновьеву, – при мысли о предательстве подполковника Кудрявцев едва не задохнулся от ярости. – Интересно, что ему посулили за мою голову? Очередное звание или новую должность?»

Он шел по коридору Лубянки, до боли сжав зубы и не отвечая на приветствия. Ему было глубоко наплевать, что о нем подумают. Он хотел только одного – поскорее попасть в свой кабинет. Только там он чувствовал себя уверенно. Только там – наедине с самим собой.

Секретарша Виктория Петровна, подтянутая дама лет сорока пяти, при виде Кудрявцева оторвалась от клавиатуры.

– Звонил первый зам, – почтительно доложила она. – Просил, как только появитесь, с ним связаться.

– Да пошел он! – не сдержался генерал и, поймав удивленный взгляд секретарши, рванул дверь своего кабинета.

Он знал, что эта Виктория Петровна тайно влюблена в него. Но ему никогда не хотелось сделать ее своей любовницей. И вовсе не потому, что в Конторе такие отношения не поощрялись. Просто за пятнадцать лет (а именно столько они проработали вместе) Кудрявцев перестал воспринимать Викторию Петровну как женщину. Честная, преданная, пунктуальная, услужливая: как секретарша – голубая мечта. Но именно секретарша, а не что-либо иное.

Оказавшись на своей территории, Кудрявцев облегченно вздохнул. Пять шагов отделяли его от сейфа, в котором с незапамятных времен хранилась пачка старого доброго «Космоса». Тех самых сигарет, которые когда-то он предпочитал всем остальным.

К сейфу Кудрявцев подошел медленно. Набрал код, повернул ключ, вставленный в скважину, и открыл дверцу. Сигареты лежали в самой глубине камеры. Пока отыскал их, прошла почти минута. Эта минута показалась генералу вечностью, и, когда пальцы наконец нащупали твердую упаковку, он снова издал вздох облегчения.

Сунув сигарету в рот, сжал зубами фильтр и вдруг спохватился: чем прикурить? Открыл верхний ящик стола – ни зажигалки, ни спичек. Во втором – то же самое. Похлопал по карманам – ничего. Это остудило его пыл. В душе зашевелился червячок сомнения – а стоит ли закуривать? Да, на несколько минут ему, возможно, станет легче. Но затем, спустя пару месяцев, когда от беспрерывного курения начнут беспокоить одышка и кашель, не пожалеет ли он о минутной слабости?

Курить Кудрявцев бросил лет двадцать назад. Он один знал, каких усилий ему это стоило! Все эти годы мужественно удерживал себя от соблазна. Не закурил даже тогда, когда ездил опознавать Катюшу. И вот теперь едва не сорвался…

«Стоп! – вдруг перешел в мыслях на другое. – А с чего ты взял, что Зиновьев собирает на тебя компромат? Увидел у него на столе снимок Волошиной?.. Ну и что? Даже если шефу, этому недоделанному сосунку, станет известно, что я обратился в „ВОЛАНД“, меня все равно не посмеют тронуть. Это не криминал! Я заключил с ними договор не как генерал ФСБ, а как частное лицо… В цивилизованном обществе такое – в порядке вещей».

Все это звучало бы достаточно убедительно, если бы не одно «но» – генерал Кудрявцев прекрасно сознавал, что живет, увы, не в цивилизованном обществе. Хотя о свободе слова как наивысшем достижении демократии здесь горланят на каждом углу, настоящей демократии в России нет и никогда не было. И, судя по всему, никогда не будет.

Почувствовав, что фильтр совсем размяк, Кудрявцев выплюнул сигарету. И тут же достал из пачки новую. Он чувствовал, что рано или поздно директор добьется своего – его с треском уволят. Даже если не найдут явного компромата (а в этом Кудрявцев был уверен на все сто!), они что-нибудь придумают. И всем будет насрать на то, что возглавляемый им департамент, в отличие от многих других, выдает реальные результаты. Да, всем насрать, потому что в этом идиотском государстве все скуплено на корню. Даже Контора, некогда всемогущая Контора, теперь работает в интересах частного лица. Какого? Да какая разница! Того, кто больше заплатит.

По большому счету, генералу было наплевать на эту идиотскую службу. Но сейчас он не мог позволить себе уйти. Через месяц-другой – пожалуйста. Но только не сейчас… Пока он не доведет до конца начатое им дело, он не может позволить себе красивого жеста – швырнуть на стол директора рапорт об увольнении по собственному желанию.

Проходя мимо большого зеркала, Вениамин Гольцев вскользь посмотрел на свое отражение и равнодушно отметил, что ему давно пора побриться. На подбородке и щеках пробилась рыжеватая щетина, и это делало его похожим на разбойника с большой дороги.

Сославшись на тяжелую простуду, он не появлялся в своем офисе уже семь дней, и при этом (как ни странно!) его не мучили угрызения совести. Больше того, ему было совершенно плевать, чем в его отсутствие занимаются подчиненные и что подумают о нем клиенты, встречи с которыми были запланированы еще месяц назад. И он ничуть не огорчился бы, услышав в новостях, что его компания сгорела или разорилась. Возможно, даже вздохнул бы с облегчением.

За короткое время Вениамин Гольцев изменился до неузнаваемости – стал, можно сказать, совершенно другим человеком. Как внешне, так и внутренне. Похудел, отчего черты его лица заострились, а влажные коровьи глаза стали казаться еще более выпуклыми. От мягкости и обходительности, отличавших его от других представителей прослойки нуворишей, не осталось и следа. Гольцев превратился в язвительного циника, который в самой что ни есть бытовой ситуации мог углядеть некий двусмысленный подтекст.

Когда именно с ним произошла такая резкая перемена, даже он сам не мог понять. Хотя пытался, да-да, искренне пытался во всем разобраться. Возможно, все решил миг. Тот самый миг, когда по телефону ему сообщили о смерти Лики Кирилиной. Тогда он нашел в себе силы спокойно закончить разговор, даже отдал вполне разумные распоряжения насчет ее похорон, но, когда положил трубку, понял, что стал другим. Нет, он не ринулся топить свое горе в стакане, хотя выпить очень хотелось. Скрипнул зубами, запрятал подальше початую бутылку виски, пробормотал себе под нос: «Чему быть, того не миновать» – и пошел принимать душ.