Цунами - Николай Задорнов

– Прикажите людям держаться на борту!

– Держитесь, братцы!

Трещали и лопались последние подпорки. Стеньги и реи еще немного сдерживали тяжелое судно, вооруженное множеством пушек, но уже левый борт его навис над головами людей, как бы превращаясь в тент или крышу. Сотни людей совали под борта все, что еще могло удержать судно. Но, видя, что делу не поможешь, хватались за леера и поручни, по фальшборту перебирались на левый борт наверх, лезли через порты.

Адмирал и капитан с частью офицеров держались в повалившейся рубке, ухватившись за обрывки снастей, намотанных на что попало. Среди несущегося хлама капитан заметил, как что-то ярко блестит. На поверхности бухты вся масса хлама остановилась, и при дыхании моря среди нее на большом расстоянии проступала позолоченная полоса.

Фрегат уже лежал на боку. Матросы, натянув по всему судну леера, все еще лезли и лезли через порты, как из люков. Весь борт облеплен людьми, некоторые ходили не держась, как по палубе.

Вдруг боцман перепрыгнул с борта на роестры. Судно стало быстро подниматься, и вся масса людей радостно хлынула обратно в люки и на палубу. Море на миг отхлынуло, открывая бурую каменную мель, на которой бился бурун. Опять стали видны якоря, их лапы, до половины закрытые водой. Опять покачнулось судно, люди замерли, опасаясь, что палуба снова поднимется вертикально, но пошла вода, и фрегат подняло.

Адмирал крепко держался за поручень и стоял на все еще косой палубе.

На вершине волны пронеслась шлюпка с «Дианы». Колокольцов махнул рукой и что-то крикнул, но шлюпка пролетела мимо корабля.

Волны улеглись, и море, покрытое обломками, стало успокаиваться. А посреди бухты все же что-то ярко блестело.

– У японцев нет меди на судах! А это плывет что-то медное.

– Это наш киль, господа! – воскликнул Можайский.

Офицеры кинулись в трюм.

– Киль оторван, и вода врывается в трюм потоками! – доложил Сибирцев.

Матросы тащили машину для откачки.

Путятин приказал ставить паруса, вооружаться всей команде, чем только возможно, с тем чтобы толкнуть корабль на мель.

Когда фрегат крутился со скоростью в сорок полных оборотов за полчаса, когда кружилась голова, когда всех рвало, Путятин заметил, что священник снял рясу. Путятин увидел отца Василия в простой, чистой и аккуратно выглаженной посконной рубахе.

Отец Василий присел, стал снимать сапоги.

Происходило Бог знает что.

Солнце носилось за мачтами вокруг фрегата, поворачивались горы и террасы с обработанными полями, горы были в огне, пахло серой. Все вокруг раздевались. Адмирал должен погибнуть вместе с кораблем, как и капитан Лесовский, с достоинством и не покидая мостика и, быть может, не отрывая руки от леера.[86] «И если мы пойдем ко дну, то пусть отец Василий вразмашку поплывет к берегу с крестом на груди и там соберет и утешит команду!»

Руля нет, киля нет. Все офицеры в трюмах. Две машины откачивают воду. Матросы разворачивают заранее приготовленные пластыри. На смоленых канатах подведут их под пробоины.

– Давай дыхание ему делать… – говорили матросы.

– Федотов, попробуй Букрееву массаж. Вон японцам как массаж помог…

– Рыбак сразу ожил. Был полуживой и без памяти. Это я тебя схватил, – сказал Маслов, обращаясь к одному из японцев. – Был бы в чувстве, тоже не дался бы! Вот видишь… Вот так, брат! Тебя крести, а ты – пусти!.. Ну, как там? – спросил матрос, обращаясь к снимавшему шлем водолазу.

– Течи сильные… Пробоины…

– Мы с места на место таскаем машины и налегаем изо всех сил.

– Ну, ребята, слава Богу, кажется, все прекратилось! – Маслов перекрестился.

Матросы стали креститься, потом обнимали друг друга. Появился Букреев. За ним кузнец и толпа матросов. Все кинулись целовать друг друга. Спасенные японцы тоже стали обнимать и целовать матросов. Но матросы перехватывали тревожные взгляды, которые они бросали на берег.

– Вода пошла в бухту, – сказал кузнец.

– А была как вулкан. Пыхнет – и сгоришь. Не знаю, зачем идти к ним просить о трактате. Бог их от нас отгородил. Так бы пусть и жили.

– Дайте ему, ребята, старую рубаху шерстяную, и он согреется.

– Может, и у нас трясло?

– Нет, у нас место надежней и земля плодородная. Сейчас снег идет и мороз и воздух здоровый.

– Вот видишь, они тоже люди добрые.

– Что же доброго, когда человек спастись не захотел. Ему кинули веревки, а он не взял. Это уж последнее дело.

– Земля коварная, и люди такие же.

– А славный был парнюга, – сказал Сизов. – Провел себе рукой по горлу, мол, не старайся, они мне все равно отрубят голову. И пропал!

– Надо будет, они и тебе так же скажут. Это им мало важности.

– Как же! У них шпицрутенов нет.

– На молитву становись!..

На палубе густыми рядами строились матросы. Под стук помп отец Василий в облачении стал читать молитвы.

«Да, это плывет наш киль, – думал Алексей Николаевич. – Неужели погибнет наше судно?!»

Алексей Николаевич потрясен до глубины души и забыть не может, как люди всей массой, не дожидаясь команд капитана и Путятина, кидались делать все возможное, повсюду натягивали леера, так что при любом положении судна можно было передвигаться в любом направлении, чтобы спасти корабль. Никто не выказал страха или слабости, из шестисот человек ни один не упал за борт, все старались помогать японцам, и многие при этом рисковали жизнью. Адмирал разговаривает с ними запросто и серьезно, как бы не делая разницы между нижними чинами и офицерами. Путятин сам переменился, в нем не было и тени английского воспитания.

Судно стояло на мели, и под пробитые борта матросы, споря с адмиралом и Лесовским, старались как удобней с помощью водолазов продернуть смоленые тросы и подвести стяженные пластыри из нескольких слоев парусины.

Василий думал, что японцам еще хуже, чем нам.

– У японцев землю смыло на полях. Как теперь сажать на камне? – сказал он, сменяясь у рычага помпы.

– Рис, он на воде растет, – ответил кто-то.

– Да под водой-то должна быть земля? Рис не морская водоросль, – сказал Сизов. – Морскую капусту и ту надсадишься, пока отдерешь.

– Женщина на военном судне приносит несчастье, – заметил Елкин.

– Куда уж больше! – отвечал Путятин. – А вы что, Елкин, хотите свезти ее на берег?

– Да… Я бы мог…

Путятин посмотрел на белокурого и румяного поручика, который совсем не производил впечатления зараженного предрассудками ретрограда. Взор адмирала стал опять таинственным и загадочным, который так нравился японцам, считавшим его настоящим северным ро-эбису.