Восьмиклассница - Маргарита Тиль

заморачивался по этому поводу. В семнадцать все, кому за двадцать, кажутся очень взрослыми, шесть-семь лет разницы — это очень много, тем более, если старше девушка…

— А мне 24.

— Поздравляю! — ухмыльнулся он.

— Нет, ну как, тебя это не смущает?

Чижов откупорил ключами ей и себе пиво, сел на корточки у дерева, принялся за шаверму и между прочим пробурчал с набитым ртом:

— Мне как-то пофиг. Ты — и есть ты. Знаю, что старше, ну и чё с того? В мамки не годишься, и ладно…

Значит, так он смотрел на их разницу в возрасте. Катя облегченно вздохнула и, чтобы не подать виду, что она сама вопреки его безразличию продолжала переживать по этому поводу, сменила тему.

— А твоя условка когда кончается?

— Через месяц.

— Значит, во взрослую жизнь с чистой совестью, — засмеялась она и присев рядом с ним протянула ему бутылку, чтобы чокнуться, — За свободу!?

— Ой, вот только не надо теми же словами, как мой участковый! Сговорились, что ли?..

— Да? Просто я за тебя очень рада, и он, я думаю, тоже. Ты ему, наверное, за эти полтора года как сыном стал.

— Да какое там!.. Он молодой, ему тридцатник от силы!…Не, так-то он нормальный чел, мы неплохо ладим. Зря он, конечно, в ментуру подался, но мне с ним повезло, не раз меня из такой жопы доставал… И разрешение на свиданки с отцом мне выбивал, хотя я и невыездной за пределы города.

Чижов рассказывал об участковом увлечённо, как о близком друге, пока вдруг не вспомнил, где он и с кем, и не сменил тему:

— Всё! Хорош, нам что, больше говорить не о чем, как о ментах!?

Он посмотрел на Катю и вдруг расплывшись в улыбке и качая головой сквозь смех выдал:

— А ты неплохо рисуешься, вот так на кортах и с пивасом в руках! Пацаны бы заценили!

Катя смущённо улыбнулась, не зная, рассматривать его слова как комплимент или очередное издевательство в её адрес. Но что ей в любом случае нравилось, это то, что они с Чижовым общались непринуждённо как ровесники. Как близкие друзья. Они просто сидели в тени кустов сирени рядом друг с другом на корточках, под "Группу крови", "Звезду по имени Солнце" и другие песни Кино, пили пиво наблюдая за проходящими мимо туристами и иногда вскользь переглядывались, как тогда на крыше.

— Юра, почему ты отказался от участия в чемпионате по боксу?

— Откуда ты знаешь о чемпионате? — ответил он вопросом на вопрос и прильнув губами к бутылке, попытался уйти от ответа. Видимо, он не хотел об этом, но Кате очень уж хотелось узнать, что к чему.

— Директор вскользь упомянул. Меня эта новость удивила, потому что мне казалось, что бокс для тебя много значит. Разве не так?

— Не пойму, ты ж всегда против топила?

— Я и сейчас против, просто понять тебя хочу.

— Да, не, бокс для меня — это скорее просто так… для души. Все равно со всеми этими условками не получил бы МС, если б всплыло. Да я как-то и не жалею…Вот с футбиком обидно, что в своё время не получилось.

— Ты футболом заниматься хотел?

— Ну, да. После шестого класса в спортивную школу собирался. Сейчас мог бы там, на стадионе, бегать, со временем может даже в сборной играть. Но батю закрыли, бабок не было, работать пришлось… А теперь уже поздно для большого спорта.

Подняв брови и пожимая слегка плечами, он посмотрел на Катю и улыбнулся, как бы давая понять, что он не жалуется, всё окей.

Но ей вдруг стало жаль его. Выходит, семейные неурядицы ещё в детстве существенно повлияли на его будущее, лишили его мечты. И именно те неизбежные обстоятельства, с которыми ему пришлось столкнуться тогда, взростили в нём то безразличие и цинизм по поводу выбора профессии и стремления кем-то стать. Ей вспомнились его слова, которыми он ответил зимой на её вопрос о том, кем он планирует стать после школы: "А чё планы? Всё равно в жизни всегда всё не по плану идёт…". Выходит, это были не просто слова. За ними скрывался его личный горький опыт… Катя дожёвывала резиновый лаваш и думала, уперев взгляд в газон перед собой. Ей вдруг захотелось что-то для него сделать. Для него — того, кто был вынужден постоянно чем-то жертвовать из-за и ради других…

Неожиданно Чижов обнял Катю за шею и потянул её на себя из тени листвы в свет фонаря, заглядывая ей в глаза.

— Хорош грузиться! Не рассказываю тебе чего-то — тебя это грузит, рассказываю — тоже. Ну нельзя же так! Смотри на вещи проще.

Чижов был прав. Катя умела принимать всё близко к сердцу, по сто раз всё обдумывать и беспокоиться понапрасну. Возможно, ей действительно надо было научиться быть проще. Но от того, что она только что задумала, размышляя о непростой судьбе Чижова, она отказываться не собиралась. С серьезным лицом она высвободилась из его объятия, встала и потянула его за собой.

— Куда ты вдруг?

— Пойдём, кое-что тебе показать хочу.

Смеркалось. На ту сторону Невы уже опустилась вечерняя мгла, и лишь ярко освещённая фонарями и подсветкой Зимнего дворца набережная жила своей шумной бурлящей жизнью, как будто всё ещё продолжался день. Катя оставила Чижова ждать её у фонаря, а сама исчезла в толпе. Через пару минут она вернулась, радостная, с инструментом в руках. Чижов между делом заподозрил, что что-то не так, слишком уж быстро Катя сорвалась с места и слишком уж смело решала свои дела, и с ухмылкой в поллица спросил:

— Катька, ты чё, пьяная, что ли?

— Ну, есть немного…

— От одной-то бутылки?!…Блин, везет!

— Неважно! Встань здесь!

Она оставила его стоять на середине тротуара, ненавязчиво попросила людей вокруг немного посторониться и усевшись ногу на ногу с гитарой на прогретый солнцем и потому ещё тёплый гранитный парапет, громко произнесла:

— Эта песня для тебя, Юра!

Люди стали хлопать, а Чижов продолжал