Конклав ночи. Охотник - Александр Сивинских

– Н-не знаю, – растерянно протянул он. – О ком?

– Ну ты даешь, Пикассо. Об археологах, конечно.

– Блин! – воскликнул он. – Блинский блин! Они же без обеда остались. Дяде Джамалу сейчас точно не до них.

– Вот-вот, – сказал я. – Предлагаю съездить на раскопки и забрать бедолаг. Ты со мной?

– Конечно! – Эмин бросился во двор, но резко остановился.

– Проблемы? – спросил я.

– Наверно, надо взять что-нибудь с собой… Хотя бы бутербродов. Они же там голодные как волки.

– Считаешь, на нас могут наброситься?

– А?

Он был так взволнован перспективой скорого спасения прекрасной археологини от голодной смерти, что растерял все чувство юмора. Или не все?

– Орешков погрызут. Девушке полезно, а на генерала нам с тобой плевать, правильно? – Я подмигнул. – Остались орешки-то?

– Немного. Самые мелкие и крепкие, которые грызть нельзя.

– Тем лучше.

– А?

– Не тормози, Пикассо. У тебя появится превосходный шанс услужить даме. Будешь героически сокрушать скорлупу пассатижами, а ядра отдавать ей.

Он просиял:

– А ведь точно!

– Эх ты, знаменосец. Всему учить надо.

Я достал из кармана ключи, вложил ему в руку и легонько подтолкнул его к выходу из двора.

– Беги, заводи машину. Мне надо в сортир заглянуть.

Эмин ушел, а я спустился в погреб. Лейтенант успел очухаться, ворочался и мычал. Я взял его под мышки, прислонил к стене. Присел на корточки рядом, покачивая на пальце поддетым за спусковую скобу «макаровым». Участковый замычал громче и возмущенней.

– Помолчи, герой. Сейчас я уеду из села, на окраине кого-нибудь поймаю, попрошу тебя освободить. Передам ключ от наручников и мобилу. Когда оковы тяжкие падут, перезвони по последнему номеру в списке вызовов. Ответит человек из МЧС, мой начальник. Женщина, но с очень большими полномочиями. Чрезвычайники вам, полицаям, не указ, но сейчас ситуация особая. Именно поэтому я здесь. Тебе об этом уже сообщали. Но раз у тебя в мозгах перемкнуло, кто-то должен их прочистить. Не удивляйся, если моя патронесса сделает это через задний проход. И это… пушку свою не забудь.

Я встал, положил пистолет на одну из полок, идущих вдоль стены, а потом выбрался по приставной железной лесенке наружу.

Двигатель «УАЗа» работал, Эмин нетерпеливо крутил головой.

– Так, Пикассо, назрел вопрос на сто рублей одной бумажкой. Имеется у тебя надежный приятель, которому можно доверить небольшое, но важное дело? – спросил я, включив передачу.

– Имеется. Только это девушка. Нормально?

– Пойдет и девушка. Я за равноправие полов. Показывай, куда рулить.

– А сто рублей?

– Надо еще посмотреть, стоит ли она таких денег.

К моему удивлению, надежной Эмин посчитал вовсе не свою воздыхательницу, а беленькую толстушку-хохотушку. Я вручил ей ключик и телефон, объяснив, что их надо отнести тетке Татьяне Чепиловой и попросить, чтоб та передала все участковому, сидящему в погребе.

– Прикольно! – обрадовалась толстушка. – А кто его туда посадил?

Ответ, рассчитанный на бесхитростную деревенскую девочку, у меня был припасен заранее.

– Сам забрался, – заявил я с простецким видом. – Увидел, как туда шмыгнула крыса, и прыг за ней! Крыса в нору спряталась, вот он и решил засаду устроить. А чтоб не возникло желания убежать, приковал себя наручниками к стене. Как японский пулеметчик.

– Чо-то вы, по ходу, врете, – хихикая, сказала толстушка.

– Совсем чуть-чуть, – сказал я. – Сделаешь?

– Дак чо, сделаю. Мне нетрудно.

– А если серьезно, почему участковый оказался в подвале? – спросил Эмин, когда мы отъехали.

– Потому что я американский шпион, а он меня раскрыл. Пришлось его обезопасить. До той поры, пока заложника не возьму.

– Выходит, я заложник?

– Йес оф коз.

– Но ведь я даже не гражданин России.

– Для нас, пиндосов, никакой разницы. Азербайджан входил в состав СССР? Входил. Значит, все жители – русские, а по совместительству коммунисты и враги свободного мира. К тому же ты гений палитры и карандаша. Ценный кадр. Пожалуй, я тебя с собой заберу, когда эвакуироваться буду. Продам в рабство на студию Диснея, миллионером стану. Кстати, и сто рублей отдавать не придется.

– Ловко вы избежали ответа.

– Не льсти мне, Пикассо. На самом деле отмазки – корявей некуда.

Я сделал вид, что крепко задумался. Он притих.

– Ладно, скажу. Только чтоб молчок. Никому ни слова.

Эмин кивнул:

– Разумеется.

– Есть тут одна доярка. Зовут Люба, возраст под тридцать, симпатичная, веселая, живет без мужа…

– Понял, о ком вы, – стараясь держаться строго, как и следует человеку, которому по секрету рассказывают о любовнице, сказал Эмин. – Приятная женщина.

– Тогда, думаю, ты и остальное уже понял. Участковый ваш тоже на нее планы имеет. Не знаю, кто ему надул в уши, что я с ней трахался. Прибежал злющий, начал предъявы выставлять, за пистолетик схватился. Пришлось немного остудить. В погребе как раз прохладно.

– Вы настоящий мужчина, – сказал Эмин уважительно. – Хотел бы я быть хоть наполовину таким крутым.

– Любой хотел бы, – сказал я важно.

Он рассмеялся.

* * *

На центральной жердине стога точь-в-точь как вчера сидел ястреб, горделивый и неподвижный. Сигналить в этот раз я не стал, просто кивнул ему, будто старому знакомому. Подсознательно надеялся, что он как-нибудь отреагирует – расправит крылья или издаст ободряющий клекот, который убедит в успехе будущего предприятия, но полосатый мерзавец даже клювом не повел.

Эмин выпрыгнул из машины с поспешностью отбывшего штрафное время хоккеиста и нетерпеливо уставился на меня. Я сидел, хмурился и осторожно поглаживал живот.

– Ну так мы идем или нет?

– Слушай, Пикассо, ты двигай пока один. Я догоню. Минут через десять. В крайнем случае через пятнадцать.

– Что случилось?

– Судя по всему, окрошка тетки Татьяны не нашла общего языка с моими лактобактериями. Собачатся на чем свет стоит.

Он смущенно хихикнул.

– Так что давай, брат, вперед и с песней. Только смотри, без меня археологов сюда не приводи. Как бы не вышло конфуза.

– Ладно. Я им пока о вас расскажу.

– Хорошая мысль. Ты, главное, сделай акцент на моих душевных качествах. Так, мол, и так, не больно красив этот Родион Кириллович, но в сущности – чистый ангел. А теперь все, беги. – Я открыл «бардачок» и зашуршал бумагой, показывая, что продолжение разговора не входит в мои планы.