Эхо между нами - Кэти Макгэрри

Он закругляется, и человек, который вел собрание, спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще выступить. Какая-то часть хочет, очень. Мне хочется кричать. Может быть, заорать. Если сделаю это, может быть, мне станет легче, и я больше не захочу прыгать. Может быть, если бы мог отпустить все то, что так крепко сжимается внутри меня, я бы так не запутался. Но я не могу, потому что моя проблема не в выпивке.

Собрание заканчивается, и я в равной степени хочу, чтобы Нокс поговорил со мной и чтобы прошел мимо, как будто я ничего не значу. Он снова смотрит мне в глаза и кажется, что направляется в мою сторону, но не торопится, поскольку останавливается рядом с каждым чертовым человеком, чтобы поболтать. Как раз в тот момент, когда я чувствую, что мои кости вот-вот вылезут из кожи, если я не уйду, Нокс наконец медленно подходит ко мне.

– И все же ты вернулся.

– Да.

– Ты готов поговорить?

Я оглядываю комнату, гадая, наблюдает ли за мной кто-нибудь, осуждает ли меня, знает ли кто-нибудь мою правду.

Интересно, знакомы ли они с мамой и расскажут ли ей, где я был? И тогда весь остальной мир узнает все мои тайные слабости.

– Бро, – говорит Нокс, – здесь нет никого, кто осудил бы тебя. Мы оставляем эту чепуху за пределами этой комнаты.

Я засовываю руки в карманы.

– Ты все еще живешь дома?

– Уже недолго осталось. Мои родители попросили меня переехать сюда прошлой весной, чтобы помочь со счетами. Тогда это звучало хорошо. Я учусь в колледже, работаю полный рабочий день, и мне было тяжело справляться одному. Но потом я переехал к ним и вспомнил, почему мне пришлось съехать с самого начала. Жить с родителями – все равно что играть в русскую рулетку с полностью заряженным пистолетом. Может быть, когда-нибудь они и изменятся, но только не сейчас.

Я играю с этим пистолетом каждый раз, когда прыгаю, и чувство вины, которое привело меня в это место сегодня вечером, – это камень в моем животе.

– Я вовлек кое-кого в опасную ситуацию, чтобы кайфануть, и больше так не могу.

Нокс оценивающе смотрит на меня.

– Этот кое-кто пострадал?

– Я ее напугал.

Потому что именно так отреагировали бы нормальные люди. Падение Вероники было причудой природы, мой прыжок вслед за ней был инстинктивной реакцией в тот момент, когда я услышал ее крик. Но с того момента, когда мы оказались на выступе, начиналась ложь. Мы бы вполне могли взобраться на скалу. Земля, конечно, была ненадежной, но риск между подъемом и спуском был равным. Мне следовало поддержать ее выбор, но я хотел прыгнуть, прыгнуть с кем-то, кто не умел плавать, потому что это увеличивало опасность.

Но теперь меня преследуют призраки как никогда раньше. Абсолютное чувство страха на лице Вероники, когда мы вынырнули после прыжка, было проклятым ударом по яйцам, и они все еще болят. Она была напугана, вероятно, травмирована, и это моя вина.

– Физически она в порядке, но я просто ублюдок, раз поставил ее в такое положение. Все могло бы пойти не так во многих отношениях. Допусти я хоть малейшую ошибку, она могла умереть.

– Первый шаг во всем этом – признать, что проблема существует, – говорит Нокс.

– Да. – Именно это я и прочел на их сайте.

Тихий голосок кричит внутри меня, что прыгать – это не так уж и страшно, но потом я вспоминаю дрожащую в моих руках Веронику, ее бледное лицо и широко раскрытые глаза. Я не могу сделать это снова. Только не с ней.

Нет, никогда.

– Я вообще не пью. У меня есть тяга к выбросу адреналина. Я нахожу опасные скалы и прыгаю в воду, и мне все сложнее сдерживаться. Ты все еще думаешь, что это место для меня?

Нокс молчит, и я готовлюсь к тому, что он меня прогонит.

– Честно? Пока я не найду тебе соответствующую группу поддержки, в существовании которой сомневаюсь, ты останешься здесь.

– Ты уверен?

– Ты хочешь прямо сейчас прыгнуть со скалы?

Я киваю.

– Тогда да, тебе нужно оставаться. Хочешь пойти перекусить?

Вовсе нет. Я хочу сесть в машину и выехать с парковки, найти скалу и почувствовать сладкий кайф от полета в воздухе, а затем легкую боль от удара о воду. Но я также не хочу делать ничего из этого, потому что, как бы ни было хорошо во время прыжка, чувство вины за то, что я был настолько слаб, что не мог остановиться, сожрет меня утром.

– Да.

– Ладно, брат, тогда пойдем перекусим.

Он направляется к двери и, заметив, что я не иду за ним, оглядывается через плечо.

– С тобой все в порядке?

– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я. – Зачем спасаешь меня?

– Ответ прост: потому что кто-то так же взял меня под свое крыло и спас мне жизнь. Сложный ответ состоит вот в чем. Сейчас ты сказал мне, что есть масса неправильных вещей, но только одна волнует тебя больше всего. Ты больше обеспокоен тем, что твой друг был в опасности, чем тем, что ты делаешь что-то самоубийственное. Когда-то я был таким же, прямо перед тем, как опустился на дно. Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что тебе нужен друг. Разве я не прав, брат?

Да, может быть, и так.

Я резко просыпаюсь. Как будто кто-то произнес мое имя, как это обычно бывает, когда важно проснуться. Но, когда оглядываюсь вокруг, понимаю, что одна. Даже мамы нет в моей спальне. В комнате темно, если не считать лунного света, пробивающегося сквозь щели моих все еще открытых жалюзи. Перекатившись с боку на спину, я нерешительно потягиваюсь, поскольку тело онемело. Тот тип онемения, когда судорога легко может привести к растяжению икры. Я могу спать целыми днями, когда принимаю лекарство от мигрени, оставаясь такой неподвижной, что, по словам папы, ему приходится даже прикладывать ухо к моему носу, чтобы убедиться, что я дышу.

Перед тем как лечь отдыхать, я стояла, прислонившись к отцу, и плакала, а он обнимал меня. Я еще немного поплакала, и он обнял меня крепче. В конце концов я успокоилась, и мы поговорили. По-хорошему поговорили. Я наконец рассказала ему обо всем, что происходит в моей жизни от начала до конца. Почти все – я не говорила о встрече с мамой, но кроме этого он знает все – вплоть до того, как я прыгнула в реку и обняла Сойера, а потом почти поцеловала его в машине, и даже не забыла сказать, что Лео влюбился в кого-то другого.

Я говорила до тех пор, пока мне больше нечего было рассказать, поэтому папа продолжил собственный рассказ с того места, где я остановилась, потому что он меня понимает. Понимает, что я не хочу анализировать свои чувства или откровенно обсуждать, что мне делать дальше, а вместо этого хочу забыть, поэтому он тихо пробормотал о своей неделе.