16 наслаждений - Роберт Хелленга

В понедельник шестнадцатого января я выполнила тиснение узора без золота: промаркировала обложку книги, используя фальцевальную машину для разметки прямых линий и бумажный трафарет для разметки дуг и орнаментов, а затем сделала оттиск рисунка на коже при помощи раскаленных инструментов. Несколько дней до этого я тренировалась делать дуги на обрезках кожи и чувствовала себя довольно уверенно, но тем не менее я все делала очень медленно и осторожно (потому что боялась прожечь кожу), и работа заняла четыре часа, в то время как синьор Сечи, возможно, управился бы за полчаса.

Я промыла обложку в уксусе и отложила ее в сторону для просушки. Все получилось хорошо: линии уходили вниз так, как мне этого хотелось, и я не сожгла и не порезала кожу. Но я чувствовала себя измученной из-за перенесенного напряжения, и я переживала по поводу золота, слишком переживала, чтобы съесть бутерброд, который мне принес синьор Сечи. Я смешала немного свежего яичного белка с уксусом и отставила смесь настаиваться, пока книга сохла.

Именно по работе с золотом опытный глаз увидит разницу между мастером-любителем и профессионалом; именно работа с золотом докажет, что риск, на который я пошла, взявшись переплетать книгу самостоятельно, был оправдан (или продемонстрирует обратное). Больше всего я рисковала, выбрав для рисунка изгиб моста Санта-Тринита. Я уже начинала думать, что стоило удовлетвориться простым узором, то есть рисунком, повторяющим обычное лекало. Но когда мне все это пришло в голову, было уже поздно, так как книга почти высохла: время начинать.

Я воспользовалась очень тонкой кистью, чтобы покрыть рисунок тонким слоем яичного белка, дала ему просохнуть и наложила второй слой.

Синьор Сечи вернулся с обеда и подошел посмотреть. В отличие от некоторых моих прошлых учителей, он не заставлял меня чувствовать неловкость по поводу каждого сделанного мной движения. Он скорее был страховкой, гарантией безопасности, чем учителем.

Он закрыл двери мастерской, запер их на ключ, и загородил щель под дверью полосками пенорезины. Когда работаешь с сусальным золотом, не должно быть ни малейшего сквозняка.

Я протерла подушечку для разрезания золотой фольги составом для чистки металлических изделий, что должно было помочь резать золото аккуратно; затем я протерла с двух сторон золотой нож. На ноже не должно быть абсолютно никакого жира, иначе золото прилипнет к нему. Мне казалось, что до лезвия ножа синьора Сечи не дотрагивалась ни одна рука.

Я открыла коробку с золотом – двойные листы чистого золота, – подсунула лезвие ножа под лист и, перевернув, положила его на подушку. Я слегка подула на него по центру, он отсоединился от ножа и лег ровно на подушку. Тут я разрезала его на тонкие полоски, которые надо было проложить вдоль линий рисунка. Я смочила кусочек ваты в кокосовом масле, протерла им поверхность рисунка и затем подушечку среднего пальца на своей левой руке. Я подняла полоску золота подушечкой пальца (золото прилипает к жиру), поднесла ее к линии в верхней части обложки и слегка подула. Золото легло в нужное место, прямо поверх линии. Я продела то же самое со второй и третьей полосками золота. Четвертая полоска сломалась, и синьор Сечи посоветовал положить прямо поверх нее второй слой.

Когда я заполнила полосками почти половину рисунка, на душе стало веселее. Казалось, что я смогла заставить золото лечь в нужное место, почти не касаясь его.

Когда весь рисунок был заполнен, я чистым кусочком ваты плотно прижала золото к бороздкам тисненого узора. Я тщательно прошлась по всей поверхности несколько раз, до тех пор, пока ясно и отчетливо не ощутила каждую линию кончиками пальцев.

Синьор Сечи тем временем зажег плиту для окончательной обработки, но штамповочные инструменты еще не достаточно разогрелись, так что у меня появился небольшой перерыв. Я говорила себе, что я и раньше работала с золотом и что я не делала ничего такого, что могло бы нанести действительный ущерб книге, но я отчаянно хотела все сделать правильно. Чтобы оттиск не получился размытым. Чтобы золото не осыпалось, из-за того что инструменты были недостаточно разогреты, и чтобы оно не выглядело тусклым, потому что они были слишком горячими, или я слишком сильно прижала их, или слишком долго держала. И помимо всего этого я хотела, чтобы длинные грациозные дуги смотрелись как длинные грациозные дуги, а не как группа отдельно стоящих дут, которые соединили вместе.

Я взяла небольшой бронзовый валик с плиты, положила его на подушку для охлаждения и, когда он перестал шипеть, поместила большой палец правой руки на верхушку ручки, поддерживая ее левой рукой, выдвинула вперед правое плечо, чтобы использовать вес тела как пресс (таким образом можно лучше контролировать процесс, чем если просто делать все только руками), и провела валиком вверх вдоль вертикальной линии, расположенной ближе других к корешку книги. Мне показалось, что что-то не так, и я прошлась по той же линии еще раз, стараясь не дернуть валик чтобы черта не раздвоилась. Но золото не прилипало.

– Ты передержала валик на подушке, – заметил синьор Сечи.

Я постаралась скрыть свое разочарование, по-деловому соскоблив старое золото и нарезав новые полоски, но я делала все очень быстро, и синьору Сечи пришлось меня притормозить.

– Тихо, тихо, – сказал он. – Это не гонка. Такую работу нельзя выполнять наспех или в гневе. Сделай все остальное и вернись к этой линии, когда закончишь. В любом случае тебе надо добавить еще немного яичного белка.

Еще раз я взяла валик с плиты и приложила его к охлаждающей подушке. Теперь я наблюдала за синьором Сечи и, хотя он и не подал мне никакого очевидного сигнала, могла понять по легкому движению мускулов на его лице, когда бронза достигла точно необходимой температуры.

Я попробовала сделать вторую линию, слегка помогая весом своего тела. Кажется, все получилось. Это было как спортивное чутье: когда ты знаешь, что проплыл стометровку вольным стилем меньше чем за семьдесят секунд, еще до того, как время высветилось на табло, или в крикете, когда ты уверен, что отбил мяч, хотя он еще и наполовину не пересек поле, или в теннисе, при ударе левой, когда точно знаешь, что мяч коснется земли за три дюйма до штрафной линии. У меня больше не было проблем с прямыми линиями или с орнаментами по углам.

Однако еще оставались изгибы Санта-Тринита. Внутренний голос подсказывал мне начать с длинной плавкой части изгиба, а затем добавить маленькие дуги. Но синьор Сечи отметил: будет проще соединить линии валика с полукруглыми линиями, сделанными стамеской, а не наоборот (что, если подумать, казалось очевидным). Но прежде мне надо было четко обозначить две небольшие дуги по краям каждого изгиба, так чтобы дуги точно совпали, образуя единую линию.

Трюк заключался в следующем: полукруглую стамеску нужно поместить внутри изгиба и затем приложить давление быстро и ровно, чтобы ни один край оттиска не врезался в кожу. Я уже приноровилась к инструментам, и во мне также была какая-то движущая сила, ведущая меня, как река несет лодку. Все, что мне оставалось делать, это рулить.

Я не буду утверждать, что сделала великолепную работу, и не буду заявлять, что «I sonetti îussuriosi» поставили меня наравне с Томасом Бертелетом, или Роджером Пейном, или с такими великими переплетчиками, как Дуглас Кокерел и Роджер де Коверли, но я могу сказать, что те изгибы получились весьма удовлетворительно. Как будто Микеланджело сотворил ex nihilo[136]настолько совершенный изгиб, как некоторые изгибы человеческого тела. Мне было лестно осознавать, что я приложила руку к созданию этих изгибов.