Ни страха, ни надежды. Хроника Второй мировой войны глазами немецкого генерала. 1940-1945 - Фридо фон Зенгер

Цифры потерь, как всегда, противоречивы и полны несоответствий. Генерал Маршалл докладывал военному министру, что «благодаря крупному сосредоточению тяжелых зенитных орудий немцам удалось переправить на континент тысячи своих лучших бронетанковых и воздушно-десантных частей».

После ухода со своего поста я провел один день с командующим 6-й итальянской армией. Мы находились на высоте тысяча метров, на высшей точке перевала, примерно на полпути от северного склона Этны к мысу Милаццо на северном побережье. Вместе со своим приятелем Рором я устроился в палатке в лесу. Позиция наша была уязвима, потому что проходящая рядом дорога, как и все дороги, ведущие в Мессину, подвергалась атакам низколетящих истребителей-бомбардировщиков, и нам часто приходилось прятаться в укрытии. Передвигаться на машинах по открытым участкам дорог на перевале можно было только урывками. Лес, где разместился наш первый лагерь, был сожжен сбитым самолетом. Второй лагерь находился слишком близко от дороги, так как скалы не давали нам уйти в сторону. Что касается служебных проблем, то жизнь моя стала спокойнее. Меня часто навещал генерал Бааде, который отвечал за переправу армии по ту сторону Мессинского пролива. Мы оба чувствовали, что покидаем сцену, чтобы, как выразился Бааде, наблюдать за этим вселенским событием из ложи. Иногда мы с Рором купались на северном берегу. Я брал с собой свой маленький котелок, бывший моим верным спутником всю войну, и за чашкой чаю мы использовали возможность еще раз насладиться красотами пейзажа. Рассказывали, что весной на этом острове изобилие цветов, но летом на нем явно не хватает красок! На линии прибоя ярко-синее море контрастировало с меловыми обрывами скал, которые в лучах заходящего солнца начинали розоветь. Потом происходила долгожданная смена температуры. На дорогах, идущих вдоль берега и по черной лаве Этны, африканская жара была угнетающей, однако по ночам в нашем палаточном лагере на перевале мне понадобилось три одеяла, чтобы не замерзнуть.

Питался я вместе с Гуццони в его комфортабельном фургоне-столовой, где мы наслаждались обильной итальянской едой, как правило, без других компаньонов.

Произошедшая в это время в Италии смена правительства, казалось, не повлияла на ход войны. Еще в качестве офицера связи в Турине я постоянно докладывал, что потеря Ливии означала для итальянцев поражение в войне, а теперь потеря Сицилии предвещала, что они не могут как следует защитить свою родину. Итальянцы откровенно признавали свою слабость, хотя и надеялись, что мощные силы, сражавшиеся на востоке, вернут назад, чтобы они защищали их страну. Они теряли уверенность, в основном из-за отсутствия люфтваффе.

Гуццони успокаивал себя тем, что новое правительство Бадольо заявило, что война будет продолжена. Однако в наших застольных беседах он признавался, что король явно не намерен идти тупиковым путем. Такой подход мог повлиять и на политику, и на ведение войны. Известно было, что Муссолини не возражал против идеи Гитлера об обороне Италии на Апеннинах. В этом вопросе его подвел собственный Большой фашистский совет, иными словами – его собственная партия. Те офицеры, которые не были посвящены в заговор, могли поверить, что Бадольо хочет вести войну еще энергичнее, особенно защищая континентальную Италию, и что для этого он кое-что потребует у немцев.

Но целью Бадольо, естественно, было положить конец уже проигранной, на его взгляд, войне, даже если для этого придется действовать за спиной Гитлера. Эту цель одобряли большинство его генералов, хотя и не все вступили с ним в заговор. Именно эти генералы особо негодовали по поводу растущего германского диктата. Потеря Сицилии явилась последней из неудач, которую потерпело фашистское правительство. Бадольо удалился со сцены, когда началась военная кампания в Греции, из-за расхождений с партией, и дальнейший ход войны его оправдал.

Существовало, кроме того, внутриполитическое осложнение, вызванное осознанием не только союзниками, но и фашистами, что умственные и физические силы Муссолини быстро иссякают. Поэтому, когда возникал разговор о преемнике, не надо было быть предателем, чтобы пророчить скорую смену правительства. Бадольо, считавшийся выдающимся военачальником Италии, должен был возглавить сильное правительство, которое провело бы и военные реформы.

Даже принимая во внимание общеизвестную слабость фашистского режима, удивляешься, насколько бесславным, бесконфликтным и бесцветным оказалось его исчезновение за одну ночь. Ни Гуццони, ни я не ведали о степени напряженности в отношениях между итальянским и германским правительствами. Мы с ним знали друг друга как не слишком ярых приверженцев наших политических режимов, и это способствовало нашему дружескому общению.

Вскоре стало заметно, что новое правительство Италии уже не настаивает на том, чтобы командующий 6-й итальянской армией оставался главным воинским начальником на Сицилии, и уступает требованиям немцев взять это на себя. Естественно, атмосфера в фургоне-столовой стала мрачной. После смены правительства с нами иногда обедали префект и комиссар по Сицилии, и тогда Гуццони имел обыкновение говорить о своем неприятии фашизма, обвиняя Муссолини более всего в невнимании к вооружению страны. Чтобы сделать свои аргументы более весомыми, он указывал на состояние итальянских войск на Сицилии.

Последнее замечание проливает свет на взгляды итальянского высшего общества, которое всегда пользовалось уважением монархии и было до некоторой степени профашистским, хотя, как правило, более антигермански настроенным, чем партийные функционеры. Теперь антигерманские настроения возобладали. Верный старина Гуццони был захвачен потоком событий. Он смотрел на мир проницательными, широко раскрытыми глазами. На стене за ним висел портрет короля, а рядом – пустая рама, символ нынешнего конституционного вакуума. Я предложил заполнить эту раму портретом королевы, как это принято в монархиях.

Перед тем как окончательно сдать дела, я нанес визит генералу Хубе, командиру 14-го танкового корпуса. Дорога, ведущая в Таормину, была прорублена в скалах и стала едва проходимой из-за обвалов в результате обстрелов корабельной артиллерией противника. «Странно, – подумал я, – почему противник полностью не пресек движение по этому пути». Рано утром 8 августа я ехал вдоль северного побережья к Мессинскому проливу, который напоминал широкую реку. По фронтовому опыту я знал, что самым безопасным временем для переправы являются первые минуты рассвета, когда ночные бомбардировщики уже улетели, а дневные еще не появились. Бааде прибыл вовремя, чтобы перевезти своего бывшего командира. Он стоял на мостике торпедного катера, как адмирал. Мы переправились за полчаса без всяких приключений и позавтракали на его командном пункте, расположенном на некоторой высоте над уровнем моря. Никогда не забуду, как смотрел я на Сицилию через пролив. У меня было идиотское ощущение, что спасен, и я испытывал облегчение оттого, что был теперь свободен от любой ответственности.

Затем я отправился вдоль побережья на север. В полдень мы искупались в море. Когда мы мирно сидели на пляже, послышался рев бомбардировщиков, летящих на высоте сто метров. Мы бросились в воду и укрылись за валунами, потому что привыкли к налетам любых самолетов. Однако эти нас проигнорировали. Ночь мы провели вблизи Кастровиллари. Неаполь оставил неприятное впечатление из-за болезненного вида его оборванных и голодных жителей. Проводя вторую ночь в городе Кассино, мы нанесли визит аббату, который пригласил нас на завтрак. Монастырь тесно контактировал с генералом Хубе, много времени проведшим в Кассино. В тот день должен был прибыть главный аббат барон Штотцинген, однако я не мог остаться. И невдомек мне было, какое значение на ближайшие месяцы и годы приобретут для меня этот город и эта дорога, по которой я ехал тогда в Рим.