Кто, если не мы - Николай Лузан

— К тому же напился в стельку! — не мог скрыть досады Устинов.

— Чт-о?! Что значит напился? Андрей Михайлович, поясни! — потребовал Рудаков.

— Видите ли, товарищ генерал, произошла непредвиденная накладка. Тут такое дело. — мялся Охотников, не зная, с чего начать.

— Андрей Михайлович, хватит мямлить! — начал терять терпение Рудаков.

— В общем, товарищ генерал, Кузнецов проявил инициативу и накрыл стол, чтобы после конференции, как говориться, отметить событие. И это чертов фуршет все и поломал.

— Так, с фуршетом мне все понятно, а что эксперимент?

— Сначала все шло строго по плану. Кузнецов оставил Ефимова дежурным по аудитории. Материалы по «Ареалу» не стал прятать в сейф и положил на стол. Бери не хочу. А вот дальше все пошло насмарку. Ефимов в них даже не заглянул, а стал хлестать коньяк. В общем, завалили мы эксперимент, товарищ генерал! А все этот чертов коньяк! — с горечью признал Охотников.

— По-твоему, Андрей Михайлович, всему виной коньяк. Если бы не он, то Ефимова и дальше можно было числить в шпионах, не так ли? — с сарказмом заметил Рудаков.

— Никак нет, товарищ генерал! — не согласился Охотников. — Но основания подозревать Ефимова в шпионаже были. Он грубо нарушал правила работы с секретными документами, которые мы интерпретировали как сбор материалов для иностранной разведки. Да, мы заблуждались, но от этого никто не застрахован.

— Товарищ генерал, а контакты Ефимова с Бауэром? Он же, как положено, не доложил по команде, а это серьезное основание для подозрений в шпионаже, — все еще цеплялся за шпионскую версию Устинов.

Рудаков долгим и внимательным взглядом прошелся по нему и Охотникову. Они прятали глаза и с напряжением ждали, что последует дальше. Взгляд Рудакова смягчился. Он махнул рукой на стулья и предложил:

— Присаживайтесь, поговорим!

Охотников и Устинов заняли места за столом заседаний. А Рудаков, улыбнувшись каким-то своим мыслям, спросил:

— У вас в академии кто преподавал основы агентурнооперативной деятельности?

Огородников переглянулся с Устиновым и ответил первым:

— У меня — полковник Мезенцев.

— А у нас — полковник Степанов, — назвал Устинов.

— Выходит, вы не застали полковника Орлова.

— Я только слышал, — подтвердил Охотников.

Устинов пожал плечами.

— Да и вряд ли могли знать, — признал Рудаков и обратился к своим воспоминаниям: — Когда я учился в Высшей школе КГБ, у нас эту дисциплину вел колоритный преподаватель полковник Орлов. На его лекциях даже самый последний лодырь не спал. Он умел так подать материал, что даже тривиальный случай из оперативной практики вызывал неподдельный интерес. Один, о котором Орлов рассказал нам на семинаре, будет поучителен и сегодня, а имел он место в конце 40-х года.

— Во времена Берии? — уточнил Охотников.

— Да, но дело не в Берии, а в подходе к работе, — и на суровом лице Рудакова появилась лукавая улыбка.

Охотников и Устинов приободрились: гроза миновала, и они приготовились выслушать еще одну поучительную историю генерала.

— В конце 40-х годов в нашей стране набирала силу компания по борьбе с космополитами и идеологическими перерожденцами, — напомнил обстановку того сурового времени Рудаков и затем перешел к самому случаю из практики полковника Орлова: — В полк, где Георгий Васильевич вел контрразведывательную работу, для прохождения службы прибыл недоучившийся студент Розенфельд. Вслед за ним из территориального органа безопасности поступила ориентировка, что он замечен в антисоветских высказываниях. Местные чекисты, видимо, не смогли довести его до тюрьмы и сплавили в армию. В части Розенфельд попал под плотный колпак агентуры. Каждое его слово докладывалось Георгию Васильевичу, а тот по команде — начальнику особого отдела майору Волкодаву.

— Представляю, что с такой фамилией, он мог творить в те годы? — заметил Охотников.

— Был еще такой следователь Хват. Тот столько безвинного народа загубил, что после ареста Берии его сразу же расстреляли, — обнаружил познания в истории Устинов.

— К сожалению, хватало мерзавцев в контрразведке, но не они определяли ее лицо. Если бы не такие, как Судоплатов, Кузнецов и тот же Орлов, то цена наших потерь во время Великой Отечественной войны была бы неизмеримо больше, — подчеркнул Рудаков и вернулся к рассказу: — Так вот проходит неделя-другая, а Розенфельд никак не проявляет свою антисоветскую сущность. Агентура так и эдак пытается вывести его на эту тему: хает колхозы, комсомол, добралась до самого товарища Сталина, а Розенфельд не реагирует и каждый раз уходит в сторону. В итоге по результатам его проверки Георгий Васильевич выносит положительное заключение. Но оно не устроило Волкодава, а тот был еще той, «ежовской», закваски и стал подозревать самого Георгия Васильевича, что он покрывает антисоветчика.

— Ничего себе?! Да как же так? — поразился Охотников.

— А вот так, Андрей Михайлович, времена такие были! Суровые времена, когда партийные вожди использовали органы госбезопасности, как дубину, против своих политических противников и инакомыслия! — напомнил Охотникову и Устинову о том мрачном периоде Рудаков и продолжил рассказ: — В конце концов у Волкодава иссякло терпение, он вызвал к себе Георгия Васильевича и потребовал: «Хватит тебе с этим гадом нянькаться! Надо создать ему невыносимые условия, и вот тогда этот мерзавец запоет то, что нам надо».

Такое неожиданное окончание истории обескуражило Охотникова и Устинова. Теперь их занимала только одна мысль: «Какие же невыносимые условия намеривался создать им генерал». Все это было написано на их вытянувшихся физиономиях. Рудаков усмехнулся и спросил:

— А чего это вы скисли?

— Товарищ генерал! После такой истории не знаешь, что и делать. То ли рапорт на увольнение писать, то ли сухари сушить, — потерянно произнес Охотников.

Так-таки и рапорт? Быстро же вы крылья опустили, — упрекнул Рудаков и пояснил: — Я к чему эту историю рассказал? Не к тому, чтобы на вас страх нагнать — это последнее дело. В своей работе нам приходится сталкиваться далеко не с лучшими представителями нашего общества, но это не означает, что априори их надо записывать в враги.

— Товарищ генерал, если Вы имеете в виду Ефимова, то у меня такой мысли и близко не было! Все этот чертов коньяк…

— Андрей, Михайлович, оставь ты коньяк в покое! — перебил Рудаков. — Я говорю о принципиальных вещах! Если контрразведчик работает не на совесть, а на голый результат, то грош ему цена. Вот вы ругаете Кузнецова: виноват, что создал не те условия — так это совершенная глупость! Мы не должны, мы не имеем никакого права, как тот Волкодав, создавать невыносимые условия, чтобы подогнать материалы проверки под нужный результат!

— Товарищ генерал, да как Вы такое могли подумать?! — вспыхнул Охотников.