Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 29. Семен Альтов - Семен Теодорович Альтов

сидел, подперев седую голову руками. Встал, поморщившись от боли в пояснице, взял лист бумаги, карандаш и начал составлять картотеку невест.

Замерзнув, Бунин потрогал батареи — еще не топили. Он натянул синий свитер с дырками на локтях и налил чаю.

От неожиданного звонка его передернуло.

— Кто там так поздно?

Стальной голос ответил:

— Открывайте! Свои!

Вениамин Петрович открыл. Отодвинув его, вошла женщина неопределенного возраста.

— Снимайте! — Она повернулась к Бунину спиной, высвобождаясь из пальто.

Дама по-хозяйски огляделась, провела пальцем по буфету и покачала головой:

— Грязно живете, Бунин! Олеся! — женщина протянула руку.

— Добрый вечер! А вы по какому вопросу, собственно?.. — спросил Вениамин Петрович. Олеся отхлебнула из стакана чаю:

— Плохо завариваете. Гвоздь в стену вбейте…

— Зачем?!

— Я сказала: вбить гвоздь! Молоток на телевизоре. Я два раза не повторяю!

— Вы из милиции? — Бунин нашел гвоздь и с пяти ударов вогнал его в стену вместе с пальцем.

Олеся села на диван, покачала головой:

— Жестковато. Храпите?

— Еще как! — рассердился Вениамин Петрович.

— Придется отвыкать. Ну что, небось одному плохо?

Бунин пожал плечами.

— Будет в два раза лучше! Так и быть, остаюсь! — Олеся откинулась на спинку дивана и протянула вперед ногу в коричневом сапоге:

— Сними сапоги и переключи телевизор на другую программу! Сейчас увидишь, как надо заваривать чай!

Вениамин Петрович вздохнул, опустился на колени, взялся руками за сапог и начал тянуть.

Смерть Пушкина

Лет десять назад на студии снимали кино о Пушкине, об Александре Сергеевиче, царство ему небесное!

Снимали эпизод у дома Пушкина, что на Мойке. Выходит артист на балкон, говорит: «Пушкин помер!» И народ внизу дружно убивается. Тысячи под три было народу плюс любопытные. Их гоняют, а они, естественно, просачиваются в кадр. А всех надо одеть под девятнадцатый век. Не годится, чтобы народ, узнав о гибели Пушкина, убивался в джинсах, в дубленочках. Но при советской власти деньги на кино были.

Снимал режиссер Игорь Станиславович. Талантливый, но когда съемка — зверь. И укусить мог. Одному актеру ухо левое откусил. Другому палец. Вот он в мегафон и гавкает: «Приготовились! Дубль 6402!»

Он еще не договорил, народ хором как зарыдает!

Одна дама в соболях на асфальт гикнулась, ножками сучит, пена изо рта, как из огнетушителя. То ли эпилепсия, то ли тянет на эпизодическую роль, потому как с деньгами худо.

Режиссер орет: «Стоп! Стоп! Прекратить истерику! Вам же еще не сказали, что Пушкин умер! Вы надеетесь, что он жив! Пока актер на балкон не выскочил, не сказал: «Пушкин умер!» — ни одна сволочь не ревет! А вот когда рукой махну, слезами залейтесь!»

Народ понял. Слезу скупую смахивают, ручей берегут под кончину.

Вроде все шло неплохо, но тут режиссер в камеру глянул и как заорет: «Битюгов! Битюгов, твою мать!»

Я думал, Александр Сергеевич в гробу перевернулся.

А Битюгов — он кто? Директор картины. Мог все. За ночь дворец построит, колонну танков пригонит, поле брани украсит телами погибших.

Игорь Станиславович снова: «Битюгов!» Причем на Мойке акустика дивная. Он орет: «Битюгов!» А эхо отвечает: «Твою мать!» Такой эффект стереофонический.

Битюгов прискакал.

Режиссер орет: «Глянь в объектив, вредитель!»

Тот сощурился до китайца: «Хорошо выстроен кадр! Впечатляющий!»

Игорь Станиславович зубами лязгает, к уху примеривается: «Еще как впечатляющий! В кадре смерти Пушкина в девятнадцатом веке напротив японское консульство, «Тойоты» стоят! Он что, в Японии умер?!»

Во юмор! На Мойке-то напротив дома Пушкина японское консульство. Японский флаг развевается, машины. На фоне карет, цилиндров и прочего русского Средневековья!

Битюгов с ребятами к японскому консульству рысью! Одна группа машины оттаскивает, вторая ворвалась внутрь. Требует у консула сорвать японский флаг к чертовой матери, пока уши не откусили!

Консул японский вежливо выясняет, что случилось, почему нужно рвать русско-японские отношения, позвольте позвоню в Токио, узнать, что произошло!

Битюгов слюной брызгает, уши трет: «Японцы не должны принимать участия в похоронах Пушкина! Вас тогда не было!» И дает команду сорвать японский флаг на фиг!

Консул белеет: «Курилы не отдаете, так еще на консульство нападаете! Ответите перед Мировым сообществом!»

А что такое для Битюгова Мировое сообщество, когда режиссер вот-вот ухо откусит!

Заперли японцев в комнате, флаг сорвали, «Тойоты» перетащили. И все это за две минуты.

Игорь Станиславович в объектив глянул: «Отлично! Снимаем! Кадр 6403! Мотор!»

Вышел на балкон артист и от чистого сердца объявил: «Товарищи, не расстраивайтесь, Александр Сергеевич только что приказал долго жить!»

Режиссер махнул ручкой, народ, согласно договоренности, залился слезами по-черному. Та баба опять на асфальт и давай пускать пену.

Сколько стоил эпизод с такой толпой — говорить не буду. Сегодня на эту сумму целое кино сняли бы с банкетом в придачу!

Самое смешное то, что при монтаже этот кадр в картину вообще не вошел.

Вот так-то. А сколько потом объяснялись с японцами на высшем уровне! Думаю, японцы Александра Сергеевича никогда не забудут и нам его гибели не простят.

Часики

Не были в Африке? Рекомендую. Я из турпоездки вернулся недавно. Жили в номере с мужиком из Москвы. С виду оползень, а на деле шустрый, как электровеник. Покупал все в два раза дешевле, чем остальные. А где — не говорит! Улыбается, рукой отмашку дает, мол, бежать бесполезно, я последнее взял. Естественно, его возненавидели.

И тут, буквально два дня до отъезда, когда денег все меньше, а желаний все больше, сосед вваливается, еле дышит, а морда довольная, не иначе опять задарма чего-то ценного отхватил.

— Во! — говорит. — Часики почти золотые, да еще ходят. Одновременно стрелки компасом служат, в полночь похоронный марш наигрывают! Сколько, думаешь, отдал?

Я-то понимаю, взял задешево, но чтоб ему больно сделалось, думаю, опущу его. Такие часы полсотни долларов всяко тянут, а он, гад, сторговался за двадцать пять.

— Десять долларов, — говорю, — красная цена за этот компас на кладбище!

Сосед хохочет:

— Пять долларов!

— Где?!

Скис, но признался:

— На базаре, во втором ряду третья лавка за коврами. Я последние взял!

Пулей туда.

Базар. Второй ряд, третья лавка налево. Только не третья, а четвертая, и не за коврами, а за обувью. Внутри африканец улыбается, лицо как солнечное затмение, и лопочет по-ихнему, мол, я к вашим услугам.

Часов на прилавке нет. Припрятал. Ну я базарные правила знаю. Никогда не показывай, что тебе надо то, что надо. Сначала шляпу примерил. Кольцо в ноздрю вдел. Долго смотрелся в зеркало. Африканец глаза к потолку завел, мол, идет