Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

Они выступали перед стройотрядовцами. Это было одно из самыхдолгих и приятных выступлений. Потом пили чай в строительном вагончике. На фонеэтого вагончика и сделан снимок. Его прислали в редакцию молодежного журнала, вкотором Лена и Ольга проходили практику, сопроводив забавным письмом. Письмодавно затерялось, а фотография сохранилась.

Тюмень – Тобольск, июнь 1982 года

Поезд медленно шел сквозь тайгу. Ночь была светлая, почтибелая. Спать не хотелось. Под уютный стук колес четверо в купе пили чай.

– Чем ближе к северу, тем светлее ночи. В Хантах они совсембелые. – Веня Волков острым, как бритва, туристическим ножом нарезал батонсырокопченой колбасы идеально ровными, тонкими ломтиками.

– Такую колбаску, – мечтательно произнесла Ольга, – такуюколбаску я в последний раз ела позапрошлым летом, во время Олимпиады-80.

– Ну уж, не прибедняйся, сестренка, – Митя отправил себе врот сразу два тонких колбасных кружочка, – всего две недели назад в буфетекинотеатра «Россия» ты купила восемь бутербродов по шестьдесят копеек. Хлебвыкинула, а колбасу съела. И молочным коктейлем запила. – Еще один ломтик исчезза Митиной щекой.

– Да, действительно. Только та колбаса была значительнохуже. А потом был какой-то дрянной фильм. Пока я его смотрела, все мои колбасныевпечатления испарились.

– А колбасные впечатления вообще быстро испаряются, –улыбнулся Веня, – одна изжога остается. Интересно, почему, как только людисадятся в поезд, сразу начинают есть и говорить о еде?

– От скуки, – пожал плечами Митя.

– То-то видно, как тебе скучно, – заметила Ольга, – десятыйкусок уплетаешь, без хлеба.

– Веня, что там за избушка мелькнула? – спросила Лена, глядяв окно на бесконечную глухую тайгу. – Неужели живет кто-нибудь?

– Сейчас нет, – ответил Волков, – а раньше здесь жилистарообрядцы, раскольники. Прятались от советской власти до тридцать второгогода. Скиты у них здесь были.

– А в тридцать втором что?

– Устроили самосожжение. Девять взрослых и трое детей. ОтрядНКВД за ними пришел. А их кто-то успел предупредить. Вот они и заперлись водном из скитов, обложились хворостом. Отряд стоял и смотрел; как они горят.

– И ничего нельзя было сделать?

– Ничего, – Волков покачал головой, – да и зачем? Кто сталбы рисковать жизнью ради лагерной пыли? Их ведь все равно собиралисьарестовывать. Ладно, давайте выпьем. – Он извлек из сумки бутылкупятизвездочного армянского коньяка.

– Хорошо живет тобольский комсомол, – заметил Митя.

– Не жалуемся. – Волков отвинтил пробку и разлил коньяк попустым чайным стаканам.

От коньяка захотелось спать. Езды до Тобольска осталось пятьчасов. Никакого постельного белья в этом поезде, разумеется, не было. Все леглиодетыми.

Когда Волков залезал на свою верхнюю полку, какой-томаленький предмет выпал из его кармана. Лена подняла с пола дешевенькийфинифтевый медальон на короткой толстой цепочке из простого металла. Белоесердечко с красной розочкой в серединке.

– Веня, это ваше? – спросила она, протягивая ему медальон наладони. – У вас цепочка порвалась.

– Да, это мое, спасибо.

Сонный Митя приподнял голову на своей верхней полке,взглянул на дешевенькое украшение, которое тут же исчезло в кармане волковскихджинсов, и пробормотал:

– Вот что носят комсомольцы вместо нательных крестов!

Лена никак не могла уснуть. Было холодно и неприятно лежатьв джинсах и фланелевой ковбойке на голом матраце, под влажным байковым одеялом,от которого пахло хлоркой. Перед глазами встала жуткая, отчетливая картина:горящая изба в тайге у железной дороги, солдаты вокруг с ружьями наперевес.

«И что ты застреваешь на всяких ужасах? – уговаривала онасебя. – Сейчас ты еще представишь, как трое детей погибали в огне… Так нельзя».

Она тихонько встала, надела кроссовки, вытянула из своейсумки теплый свитер, захватила сигареты, спички и выскользнула из спящего купе.

В тамбуре было душно, накурено. Сквозь грязные, закопченныестекла вагонных дверей пробивался таинственный свет белой ночи.

Лена осторожно дернула ручку. Вагонная дверь поддалась Соскрежетом. Запахло туманом и свежей хвоей. Прохладный ночной ветер ударил влицо, стал трепать волосы. Тайга проплывала мимо, совсем близко. Лена села наступеньку в дверном проеме. Прямо под ногами были рельсы.

Ей вдруг показалось, что она одна в этой огромной,бескрайней тайге, которая качается вокруг, словно океан, живет своей сложнойтаинственной жизнью. Поскрипывают стволы, созревают орешки в кедровых шишках,рыщут бессонные волки и медведи, с тяжелым уханьем лопаются болотные пузыри.

«А каково на самом деле человеку одному в тайге? – думалаона. – Я проеду мимо, в любой момент я могу вернуться в купе, для меня этоодиночество – просто игра. Наверное, если оказаться там, среди этих скрипучихтолстых стволов, то почувствуешь себя страшно одиноким, незащищенным».

Она закурила.

– Лена, вы не боитесь упасть? – послышался сзади, совсемблизко, тихий голос.

Лена вздрогнула от неожиданности и действительно чуть неупала. Волков подал ей руку, она встала. Он тут же захлопнул наружную дверь.

– Так нельзя сидеть, – сказал он, закуривая, – это оченьопасно.

– Веня, вы меня напугали. Я не слышала, как вы подошли.

– Простите. Я испугался за вас. Наверное, ваш муж не хотелотпускать вас в эту поездку,

– Я не замужем. – Честно говоря, я рад этому, – он мягкоулыбнулся, – мы с вами едва знакомы, а мне уже не спится. Возможно, вам этововсе неинтересно, но я тоже не женат. Мне сложно общаться с женщинами,чувствую себя кретином.

– Глядя на вас, этого не скажешь, – пожала плечами Лена.

– Что, я произвожу впечатление человека без комплексов?

– Не знаю. У каждого есть какие-нибудь комплексы.

– А у вас?

– Наверное, тоже.

– Мне кажется, у вас, как и у меня, есть комплексодиночества. Вы быстро устаете от людей, от общения, особенно пустого ибессмысленного. Вам хочется уйти и побыть одной. Но вы боитесь обидеть своихсобеседников, это вас смущает, иногда даже терзает. Вот и сейчас вы хотитеуйти. Незнакомый, чужой человек, какой-то тобольский комсомолец, полез к вам соткровениями. Вы боитесь меня обидеть, но и разговор вам неприятен. Вам такхотелось побыть одной, а тут явился я и пристаю со своей болтовней. Я прав?