Метрополис - Филип Керр

Мои руки все еще дрожали, когда я попытался расстегнуть булавку на воротнике, и Роза пришла мне на помощь:

— Давай я.

Было странно позволять кому-то в мужской одежде помогать мне раздеваться, но эта проблема вскоре исчезла, когда обнаженная Роза оказалась рядом в моей постели. Она выглядела более похожей на женщину, чем я помнил, — стройная, с прекрасными длинными волосами. Освобожденные из тугого пучка, они шелковым водопадом ниспадали по ее изящной спине. В глазах Розы была нежность. Меня затрясло, но не так сильно, как бедную миссис Снайдер в настоящем «Синг-Синге». Это заставило почувствовать себя немного мошенником, и я почти извинялся за то, как вело себя мое тело. И все же с трудом мог игнорировать подергивания мышц, словно лягушка, к лапкам которой прикоснулись электроды Гальвани. Я бы, наверное, опустошил бутылку рома, которая лежала в ящике моего стола, если бы рядом не было Розы.

— Все в порядке, — нежно произнесла она. — Все уже позади. Со мной ты в безопасности. Просто лежи спокойно и закрой глаза.

Было уже четыре утра, но, несмотря на открытое окно, в комнате было душно. Мы лежали поверх одеял, обессиленные и покрытые потом, слушали симфоническое адажио предрассветного города, слишком уставшие, чтобы курить или прикасаться друг к другу, и без слов понимая, что для всех этих тайн наступит другое время. Где-то принялась за утреннюю развозку запряженная телега, два кота довели до пата игру в кошачьи шахматы, а вдалеке, неуклюже спускаясь по Шпрее, ревела баржа, словно заблудившийся динозавр.

Мы оба молчали, и мне привиделось, что на мимолетное мгновение протянули руки в космическую пустоту и прикоснулись к абсолютной невинности. Немного погодя я вышел из своего тела и уставился вниз на двоих сплетенных любовников, поражаясь тем крохотным отличиям между нами, которые делали Розу гораздо красивее и желаннее меня. Я наблюдал, как шевелились мои губы, словно составляя туманную нежную фразу, но, поскольку здесь ничего не нужно было говорить, она так и не прозвучала. Наконец Роза зевнула, прошептала что-то вроде: «Какие необычные у нас жизни, ты не находишь, Берни?» — положила голову мне на грудь и заснула.

Ее слова казались бесспорными, и не только из-за того, что произошло этим вечером. Сама жизнь мчалась настолько стремительно, что было невозможно не почувствовать, как иногда она полностью выходила из-под контроля. Будто сидишь в одном из длинных туристических шарабанов с открытым верхом, который сам собой несется по мегаполису, и любуешься достопримечательностями, направляясь к неведомой катастрофе, созданной нами самими.

Бернхард Вайс выслушал рассказ о моем вечере в «Синг-Синге» и покачал головой.

— Это была отважная попытка, — сказал он. — И я одобряю твои усилия. А тебе не стоит упрекать себя за неудачу. Дело в том, что идея, стоявшая за твоими действиями, была здравой. А то, что произошло в клубе, ты предвидеть не мог. Просто не повезло столкнуться с немецким чувством юмора. Я и сам не очень его понимаю. Подозреваю, что за подобного рода весельем скрывается протест против современной жизни, крик человека, оторванного от всех убеждений, которые когда-то его утешали, — Бога, традиций, любви к родине. За весельем скрывается экзистенциальный кризис.

Я старался контролировать выражение лица. Мне и раньше приходилось слышать, как этот человек несет ахинею, но тут было что-то новенькое. Я хотел ответить ему, что многие люди — просто ублюдки, вот и все, но, поскольку принял за завтраком пару стаканчиков, решил, что лучше держать рот закрытым. Последнее, чего мне хотелось бы, это спорить с боссом об истинном моральном уровне наших сограждан.

— Но ты, должно быть, устал, раз появился так поздно. Хочешь кофе, Берни?

— Нет, спасибо, сэр.

— Понимаю. Не самая подходящая погода для кофе. Есть вода, если желаешь.

— Все в порядке, сэр, спасибо.

Он встал и пересек кабинет, чтобы открыть окно.

— Можно подумать, они не могут поставить вентилятор, который работал бы должным образом. Тот, что у меня на столе, почти бесполезен. В самом деле, это совершенно непростительно в такую жару.

Вайс медленно переходил к делу, это нервировало. Я почти ждал, что он прочтет сухую, точно мумия, лекцию о дисциплине, а затем уволит меня из Комиссии по расследованию убийств и отправит обратно в полицию нравов, осознав, что совершил ошибку, отдав мне место Линднера, которое должно было достаться Курту Райхенбаху.

Вернувшись к столу, Вайс взял из пепельницы сигару и раскурил ее, прежде чем сесть.

— Скажи, Берни, ты помнишь дело Кляйн и Неббе?

— Все в Берлине помнят дело Кляйн и Неббе.

— Что ж, я читал посвященное этому делу сочинение писателя Альфреда Дёблина. Из Штеттина. Рекомендую и тебе прочесть. Любой, кто интересуется криминалистикой, должен с ним ознакомиться. Там собраны газетные отчеты, протоколы судебных заседаний, медицинские свидетельства — все. Однако это попытка не сделать из произошедшего сенсацию, а понять. Объяснить.

— Две женщины отравили мужа одной и пытались отравить мужа второй, — растерянно произнес я. — Что тут понимать или объяснять? Это на любом языке преступление.

Вайс достал небольшой блокнот, раскрыл его и, не обращая внимания на мои протесты, приготовился читать вслух.

— Одна фраза, которую использовал писатель, показалась мне особенно интересной. Он говорит: «У меня возникло желание пройтись по улицам, по которым они — убийцы — обычно ходили. Еще я посидел в тех трактирчиках, где две женщины узнавали друг друга ближе. Посетил квартиру одной из них, поговорил с ней лично, пообщался с другими причастными и понаблюдал за ними».

— Похоже, нет особого смысла вдаваться в это сейчас, — сказал я. — Все случилось шесть лет назад.

— Дёблин написал свою работу в двадцать четвертом. И я с тобой не согласен. Это смелая попытка исследовать, где в обществе заканчивается некриминальное и начинается криминальное. Но меня заинтересовали не столько его выводы, сколько метод расследования.

Я кивнул. Что угодно, лишь бы не высказываться о деле, суть которого заключалась в том, что Элла Кляйн и Маргарете Неббе были лесбиянками, заслужившими гораздо более сурового приговора, чем тот, который вынес суд. На «Алекс» не нашлось бы ни одного полицейского, не считавшего, что они обе должны были повстречаться с плахой. Мышьяк — извечный страх каждого счастливого в браке мужчины.

— Видишь ли, Берни, я подумал, что это сочинение может послужить источником вдохновения для нового вида детективной работы. Чего-то гораздо более захватывающего, чем обычный поиск улик на месте преступления и сбор свидетельских показаний.

— Чего, например?

— Например, того, чем ты занимался прошлой ночью, Берни. Ты вел негласное расследование. На уровне улицы. Нет, правда. Именно о такой работе я и говорю. Сейчас подобным никто не занимается. Даже в Скотленд-Ярде.

— Все еще не уверен, что понимаю, сэр.