Саит - Валентина Кострова

Незнакомые мужчина провожает меня до черного джипа, услужливо распахивает заднюю дверку, помогает сесть с салон. Никто больше меня не сопровождает. Смотрю перед собой, зажав руки между коленками. Я безумно волнуюсь, в глубине души наивно надеюсь, что Саит в моем присутствии очнется, не позволит отцу нас разлучит. Это маленькая надежда, как огонек в груди в кромешной тьме.

В больнице жизнь идет своим чередом. Тут свой темп, свое настроение, никому нет дела до твоих переживаний, если ты случайно прохожий. Именно так я себя чувствую, войдя в приемное отделение. Замираю, растерянно смотрю на стенде объявления о графике посещений, о том, что с собой можно взять, что нельзя и еще много ненужно мне информации.

— Пойдем, — вздрагиваю от голоса за своей спиной, оборачиваюсь. Саид Каюм стоит в нескольких шагах от меня. Выглядит собранным, серьезным, по глазам ни черта не догадаешься, какие чувства он испытывает, а губы приветливо не улыбаются.

— Здравствуйте, — рядом с ним вновь ощущаю себя не в своей тарелке. Неприятен мне этот человек. Хорошо, что нам нет нужды сталкиваться друг с другом каждый божий день.

Меня награждают мрачным взглядом, следую за мужчиной, когда идет в сторону двери сбоку. Попадаем в коридор, проходим мимо кабинета приема пациентов по «скорой помощи». Никто нас не задерживает, не спрашивает «вы куда?». Сворачиваем к лестнице, не спеша поднимаемся на третий этаж, за все это время ни одним словом между собой не обмениваемся. Не за чем. Саиду Каюму не нужны мои слова о чувствах, он не нуждается в поддержке, в любовь между мной и Саитом он не верит. Какие бы прогнозы не прозвучат от специалистов, самые мрачные не сбудутся, ибо этот мужчина сможет и с самой смертью договорится. Уверена, что такие беседы у него в жизни были и не один раз.

— Саид Ахметович, здравствуйте. Мы вас не ждали так рано, — врач, который оперировал Саита, заискивающе улыбается, бегая глазками из стороны в сторону. Странно, но с первой встречи мне кажется, что этот доктор утаивает какую-то важную информацию. Может не все так радужно, как он пытается убедить отца своего пациента?

— Проведите эту девушку к моему сыну, вас я буду ждать в вашем кабинете, — Саид Каюм похоже планирует более подробно поговорить о здоровье своего сына, от разговора не убежишь, догонит ведь и заставит говорить.

— Но… — доктора награждаются пристальным взглядом, от которого все протесты сразу прекращают иметь значения. Вряд ли в этом мире есть человек, которые имеет право спорить с Каюмом.

— Ира, принеси халат! — зычно раздается на весь коридор. Ира оказывается постовой медсестрой. С большой неохотой она поднимается со стула, скрывается в помещении за своей спиной, чтобы через мгновение вернуться с халатом.

— Пять минут, — сразу меня предупреждает врач, когда я накидываю халат на плечи. Оглядываюсь через плечо на Саида Каюма, ноль эмоций, на лице ни один мускул не дергается.

С каждым шагом, приближаясь к реанимации, мое сердце начинает стучать все медленнее и медленнее. Возле двери вдруг протягивают маску, послушно цепляю ее на лицо.

— Пять минут, не больше, — в очередной раз повторяет зачем-то доктор, пропуская меня первую в реанимацию.

Осторожно, словно иду по хрупкому льду, переступаю порог, замираю, пытаясь справиться с волнением в груди. Слезы, которые я все утро сдерживаю, стекают из уголков глаз по лицу. У меня перехватывает дыхание, руки мелко трясутся. На ватных ногах, подхожу к стулу, опускаюсь. Морально не готова смотреть на Саита, поэтому разглядываю приборы возле койки, на которых отражаются все жизненные показатели лежащего человека. Набираюсь храбрости, перевожу взгляд на лицо Саита. Бледный, с синяками под глазами, с ссадинами на щеках. Беру его неподвижную руку. Прижимаю ее к своей щеке и зажмуриваюсь, не силах справиться с потоком слез. Пересохшими губами целую прохладную ладонь, ощущая, как на губах остается соленый вкус моих слез. Прижимаю опять ладонь к щеке, надеясь, что Саит чувствует меня, мою безграничную любовь к нему. Так хочется, чтобы обескровленные губы дернулись в насмешливой улыбке, а закрытые глаза прищурились и спалили меня горячим пламенем. Боже, пусть он очнется! Пусть этот кошмар закончится. Чувствую, как реанимации возникает сквозняк, но тут же он исчезает. Меня оставили одну, сразу становится легче, сдерживать себя нет нужды. Мне свидетели не нужны.

Что сказать? Есть смысл что-то говорить, когда человек тебя не слышит? А может благодаря моему голосу Саит откроет глаза? Протягиваю руку к его лицу, пугаюсь своей смелости, но все же трогаю его губы. Сухие, с трещинками, бескровные.

— Каждый раз, увидев падающую звезду, я буду загадывать только одно желание: чтобы ты был здоров. Ты будешь жить, Саит, смеяться, улыбаться, радоваться жизни, мне этого вполне хватит, — шмыгаю носом, вытираю ладонью свое мокрое лицо. — Я буду за тебя радоваться, когда узнаю из таблоидов о том, что ты женился. Черт возьми, у тебя должен сразу же родиться сын, чтобы я смогла родить дочь, и они на зло судьбе будут вместе, раз нам не суждено… Или наоборот, у тебя будет дочь, у меня сын, они поженятся…

Разговаривать без ответной реакции от собеседника странно и пугающе страшно до мороза по коже. Особенно это остро чувствуется, когда ты находишься в реанимации, где кроме тебя, неподвижного тела любимого человека и медицинского аппарата с жизненно важными показателями никого нет. Не хочу задумываться, что каждая минута отведенного нам свидания просачивается мимо меня, как песок сквозь пальцы. Я все еще глажу пальцами лицо Саита, целую его костяшки, согревая своим дыханием его ледяную ладонь. Мой ритм сердца совпадает с кривой линией на мониторе.

— Я буду любить тебя всегда. Знаю, ты хотел услышать от меня эти слова раньше, тогда мы бы сейчас не находились в этой больнице. Мы бы сбежали далеко-далеко, где нет твоего отца, моих родственников, никаких запретов и предрассудков.

Слышу за спиной шаги, одергиваю руки от руки Саита, вытираю лицо рукавом халата, оборачиваюсь. За мной пришел сам лечащий врач.

— Ваше время вышло, в реанимации не положено быть долго, — доктор отводит глаза в сторону, когда я встаю со стула и наклоняюсь к Саиту, целую его в лоб, потом в одну щеку, следом в другую, замираю над губами. Прижимаюсь к ним, совсем не дыша, зажмурив глаза. Чувствую, как по щекам опять бегут слезы, ответной реакции от Саита нет.

— Все будет хорошо, — шепотом повторяю его фразу, которую он не уставал мне говорить, крепко обняв. Мне будет не хватать его объятий, его дыхания на своем лице. Мне придется жить воспоминаниями, хранить их как ценные реликвии.

Выйти из реанимации не хватает моральных сил. Не подгоняет недовольный взгляд врача, не трогает меня то, что за дверью скорей всего стоит Саид Каюм, меня совсем не интересует жизнь за пределами этих стен. Жизни нет, есть только понимание, что надо как-то существовать с дырой в сердце, учиться дышать с одним легким, улыбаться, а не скалиться.

Закрываю глаза, резко отворачиваюсь от койки и, пока не передумав, бегу из реанимации и почти сразу же налетаю на отца Саита. Он хватает меня за предплечья, именно поэтому не оказываюсь на полу возле его ног. Стараюсь выдержать пронзительный внимательный взгляд, не отводить глаза в сторону. Мне почти удается, если бы не предательские слезы, текущие по щекам. Я их не стираю, пусть смотрит, пусть упивается моей слабостью, моим разбитым в хлам сердцем.