Уроки разбитых сердец - Кэти Келли

— Не уходи, — потребовал Джо.

— Нет уж, извини, я ухожу, — холодно бросила Иззи. — Не могу ждать, пока вы там разберетесь между собой, и не желаю больше слушать твое вранье.

— Это не вранье, Иззи. Я люблю тебя, просто пока не могу всего объяснить. Все слишком запутанно и сложно…

— Тогда я избавлю тебя от лишних сложностей. Можешь смело вычеркнуть меня из своей жизни, Джо. Так будет проще, верно?

Иззи схватила в коридоре сумочку, сгребла ключи и выскочила за дверь. Она стремглав пронеслась вниз по лестнице, и вылетев на улицу, бросилась бежать дальше. Ей все казалось, что Джо гонится за ней, и, миновав два квартала, она скрылась в кафе, где они с Джо точно раньше не бывали. Примостившись у стойки, она попыталась привести в порядок разлетающиеся мысли. Джо и не думал ее преследовать.

— Э… мне некрепкий кофе с молоком, пожалуйста, — обратилась она к кассиру за стойкой.

Конечно, Джо не погнался за ней. Ему не нужна не в меру гвительная любовница, которая чего-то от него ждет и конца устраивает сцены. Куда больше ему бы подошла овесная подстилка, с ней уж точно не будет никаких проблем. Разве не так? А ведь она доверяла ему и никогда не сомневалась в его искренности. Но если Джо не лжет, если действительно любит ее, так почему же тогда не уйдет от жены?

Иззи уселась за столик и принялась размешивать сахар в кофе. Господи, какой кошмарный день. Сначала милая бабуля, теперь еще и это.

«Ох, бабуля, — сказала она себе. — Я так тебя подвела. Подвела нас обеих. Ты ведь, наверное, думала, что хорошо меня воспитала».

В кафе вошла молодая женщина, толкая перед собой коляску с ребенком. Внизу, в сетке, громоздились пакеты с продуктами. Женщина устало опустилась на стул за соседним столиком, и Иззи окинула ее печальным взглядом. «Никогда у меня этого не будет». Материнство казалось Иззи чем-то вроде миража, который с годами отодвигается все дальше и дальше, стоит к нему приблизиться. Когда-то она не сомневалась, что рано или поздно станет матерью. Как же иначе? Женщины выходят замуж и рожают детей, это нормально. Потом она поняла, что обзавестись семьей куда сложнее, чем кажется на первый взгляд, но все же надеялась, что ей повезет. А теперь… у нее не осталось никаких шансов завести собственную семью. Разве что стать матерью-одиночкой.

Иззи вдруг поняла женщин, которые, дожив до сорока лет, обращаются в банк спермы и заводят детей. Если рядом нет мужчины, который мог бы стать отцом твоего ребенка, а время все тикает, словно мина замедленного действия, оставляя тебе все меньше шансов забеременеть, то что еще остается? Ждать, как Спящая красавица, несуществующего принца? Или взять дело в свои руки?

Ребенок изогнулся в коляске, и Иззи внимательнее присмотрелась к нему. Это была чернокожая девочка с хорошеньким личиком, обрамленным пушистыми кудряшками, с пухлыми щечками и большими глазами, темными, как чернильные лужицы. В своем нарядном костюмчике персикового цвета она была похожа на куклу.

— Ваша малышка просто прелесть, — сказала Иззи, и мать девочки вспыхнула от удовольствия.

— Да. Моя маленькая принцесса.

— Она у вас хорошо спит?

Все познания Иззи в деле воспитания младенцев легко бы вместились на булавочной головке, и там бы еще осталось место для ежегодного послания президента США конгрессу, но она точно знала, что для молодых мам крепкий сон ребенка так же важен, как для нее Нью-Йоркская неделя высокой моды.

— В последнее время неплохо, — живо откликнулась женщина. — Сегодня ночью мы проспали целых шесть часов, да. Моя сладкая? — Она ласково склонилась над коляской. — А у вас есть детишки?

Иззи покачала головой, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

— Нет.

— Не все хотят иметь детей, — заметила женщина.

Иззи молча кивнула, боясь, что дрожащий голос ее выдаст. Потом отодвинула в сторону почти нетронутый кофе и встала.

— Счастливо, — пробормотала она и выбежала из кафе.

«Поздно мне заводить детей», — думала Иззи, бредя по улице. И дело вовсе не в увядающих яичниках или слабом здоровье. Когда твое сердце высохло, как пустой орех, тебе нечего дать другому человеческому существу, нуждающемуся в нежности и любви.

«Только не оставляй меня, бабуля, — прошептала она, подняв глаза к серому манхэттенскому небу. — Пожалуйста, не уходи. Мне нужно увидеть тебя, хотя бы в последний раз».

Долгие часы в кресле авиалайнера прошли в состоянии какого-то странного оцепенения. Иззи оставалась спокойной и собранной, действуя как автомат. Когда вдали засветились огни взлетно-посадочной полосы, самолет резко пошел вниз, пробиваясь в воздушные ямы, и вскоре Иззи уже пересекала стеклянный холл Дублинского аэропорта, направляясь в зал выдачи багажа.

За годы работы в агентстве Иззи так много приходилось летать, что ей не составило труда войти в роль деловой женщины, собравшейся в очередную командировку. Розовая шелковая повязка для глаз, чтобы спать в самолете, увлажнитель для воздуха, защищающий от сухости в салоне, и пара толстых носков, заменяющих тапочки, помогали ей путешествовать с комфортом.

И лишь когда перед ней раскрылись прозрачные двойные двери аэропорта и она ступила на «ничейную полосу» — международный терминал, за которым начиналась земля ее предков, — чувства снова вернулись к ней, и Иззи со всей отчетливостью осознала, что прилетела сюда не в командировку и даже не в отпуск. Она здесь, потому что с бабушкой случилась беда. Бабушка умирает.

И там, в огромном холле, по которому словно муравьи сновали взволнованные толпы пассажиров, Иззи Силвер, толкавшая перед собой тележку с багажом, вдруг замерла, закрыла лицо руками и горько зарыдала.

В ста милях от нее Аннелизе, сидя у постели тети, тихой, беспомощной скороговоркой рассказывала о том, что ее терзало:

— Словно во мне вдруг открылась огромная черная дыра, я хочу заплакать, а слез нет, — шептала она, хотя понижать голос не было никакой необходимости: в переполненной общей палате, куда утром перевели Лили, было очень шумно.

За два дня состояние миссис Шанахан не изменилось. Никто не знал, сколько еще она пробудет в коме, а ее койка в палате интенсивной терапии понадобилась другим больным. Врачи в маленькой тамаринской больнице не могли себе позволить продолжать держать в реанимации безнадежную пациентку.

— Когда поплачешь, становится легче, — продолжала Аннелизе. — Это своего рода терапия. А я не могу заплакать. Внутри разливается пустота, и что бы я ни делала, как бы ни старалась заглушить в себе это чувство, ничего не получается. Все кажется мне серым, унылым, безжизненным. Везде эта сосущая чернота. Ох, Лили, — вздохнула она, глядя на неподвижную безмолвную фигуру, вытянувшуюся на больничной кровати. — Как бы я хотела, чтобы ты была сейчас здесь, со мной, и я могла бы тебе рассказать… конечно, ты и сейчас со мной, но это совсем не одно и то же.