Братья Sisters - Патрик де Витт

— Да ты поэт, Эли. — Потом спросил разрешения задать личный вопрос и, получив согласие, поинтересовался вот чем: — Я уже разговаривал на эту тему с Моррисом и теперь хочу узнать, как же случилось, что ты стал работать на Командора.

Я ответил:

— Долгая история, но главная беда в том, что мой братец с ранних лет привык к жестокости. Благодаря нашему папочке, дурному человеку. Стоило кому-нибудь оскорбить Чарли, и простой дракой на кулаках или даже на ножах не заканчивалось. Чарли доводил дело до конца, и бой завершался смертью обидчика. А уж если ты убил человека, за него обязательно придет отомстить либо друг, либо отец, либо брат… И все повторится. Порой Чарли оказывался один против нескольких противников, и тогда в драку ввязывался я. Характер у меня для мальчика был очень горячий, и я вскипал от ярости, когда кто-то чинил вред моему старшему брату — тогда еще Чарли относился ко мне с любовью и защищал. Его дурная слава росла, и вместе с ней число противников. Постепенно до людей стало доходить, что, бросая вызов одному из братьев Систерс, они вызывали на бой сразу двух. Мы открыли в себе способность и жажду убивать. Себе на горе, я думаю, но так вышло, что о нас прознал Командор и пригласил работать на него. Поначалу требовалось действовать только кулаками: выбивать долги и всякое такое. Позже Командор приблизил нас к себе, повысив жалованье, и вот уже тогда стал поручать убийства. — Варм слушал до того внимательно и с такой серьезной миной, что я невольно рассмеялся. — По твоему лицу я вижу, как ты относишься к моему ремеслу, Варм. Не осуждаю, более того, Чарли я уже предупредил: это мое последнее дело.

Варм резко остановился и посмотрел на меня потерянным, испуганным взглядом. Я спросил, в чем дело, и он ответил:

— Полагаю, последним ты называешь дело, которое вы с братом провернули до этого? Вы ведь не собираетесь довести до конца нынешнее задание Командора?

Мы обогнули излучину реки, и я заметил Чарли. Он как раз вышел из воды и направлялся к сложенной на берегу одежде. Моррис — неподвижно, брюхом кверху — оставался в реке. При виде нас Чарли широко улыбнулся и помахал рукой. Помахал нам и Моррис: живой и невредимый, открыв глаза, он сел и окликнул нас. Сердце мое тяжело бýхало в груди. Казалось, оно не гонит кровь по венам, а истекает ею. Обернувшись к Варму, я ответил на недавний вопрос:

— Я просто неверно выразился, Герман. На Командора мы больше не работаем, даю тебе слово.

Варм пристально вгляделся мне в лицо. Его поза выдавала несгибаемость, настороженность и усталость, но вместе с ними еще и некую силу, свет, словно бьющий из сердца небольшого костра. Точно не скажу, но таких людей вроде бы называют харизматичными. Во всяком случае Варм явно был не от мира сего.

— Я тебе верю, — наконец произнес он.

Мы присоединились к остальным. Моррис позвал, не выходя из воды:

— Герман! Ты просто обязан освежиться. Купанье поможет!

Моррис кричал, легко и свободно, сбросив оковы чопорности и сдержанности. Он перестал быть собой, перестал быть серьезным и радовался этому.

— Как дитя веселится, — заметил Варм. Плюхнулся на песок и посмотрел на меня, щурясь от яркого солнца. — Эли, будь добр, помоги снять сапоги.

Вечером мы с Вармом присели у костра. Я ждал, пока стемнеет, чтобы увидеть золотоискательную формулу в действии. Желая скоротать время, Варм попросил поведать о себе, перечислить все опасные приключения, да только мне не хотелось их вспоминать. Хотелось забыть о себе хоть ненадолго. В ответ я попросил исповедаться Варма, на что он, в отличие от меня, согласился охотно. Ему, похоже, нравилось повествовать о своих похождениях, но говорил он не гордо, не себялюбиво.

Варм словно видел историю своей жизни необыкновенной и потому спешил ею поделиться. Так, за один присест у костра он и поведал мне о себе.

Герман Варм появился на свет в 1815 году в Вестфорде, что в штате Массачусетс. Мать его — сама пятнадцати лет отроду — бежала, едва оправившись и окрепнув после родов. Бросив сына на попечение отца, Ганса — иммигранта из Германии, часовых дел мастера и изобретателя.

— Большой эрудит, неутомимый любитель головоломок, который решал задачи на раз, но не мог справиться с бедами в собственной жизни. А таковых он имел предостаточно. С ним… было трудно ужиться. Довольно сказать, что батюшка имел странные привычки.

— Например? — спросил я.

— О, привычки за моим батюшкой водились настолько отвратительные, настолько особенные в своей извращенности, что лучше тебе о них не знать. Если у тебя есть хоть капля воображения, твой желудок на месте извергнет ужин. Обойдемся без подробностей.

— Понимаю.

— Нет, и скажи спасибо, что не понимаешь. Собственно, из-за странностей отец и покинул родную Германию. Под покровом ночи, второпях и потратив на переезд почти все сбережения. Америка не понравилась ему с первого взгляда, и он до самой смерти продолжал ее люто ненавидеть. Помню, выглянет по осени в окно на живописнейший массачусетский пейзаж и сплюнет со словами: «Позор Луне и Солнцу за то, что освещают эту землю!» В Берлине, великом метрополисе, он мог развернуться, а здесь ему не хватало, скажем так, благодарной и почтенной публики. Отец чувствовал себя ущемленным.

— Что же он изобрел?

— Отец занимался доработкой уже существующих изобретений. К примеру, он снабдил карманные часы небольшим компасом на циферблате. Для дам он создал отдельную модель: в форме слезы, пастельных тонов. Отец купался в деньгах и любви, пока скандал не разрушил его репутацию. Тогда он и переехал в Америку. Приезжий в чудной одежде и почти не говорящий на английском оказался не нужен даже в захудалых часовых фирмах, чьи лучшие мастера и в подметки не годились моему батюшке. В бедности его разум, и без того пораженный тьмой, стал еще больше погружаться во мрак. Отец выдавал все более зловещие и бессмысленные изобретения, пока наконец не сосредоточил усилия на усовершенствовании орудий пыток и убийства. Гильотину он назвал механическим воплощением изобретательской лености и человеческого несовершенства. Его собственная модель не просто отделяла голову от туловища, она рассекала человека на множество ровных кубиков. Это гигантское полотно из перекрещивающихся серебряных лезвий батюшка окрестил «Die Beweiskraft Bettdecke» — «Покров решающего аргумента». Еще он изобрел веерный пистолет: пять стволов, угол между первым и последним составляет триста градусов, и все стреляют одновременно. Свой скоростной пулеметатель отец назвал «Das Dreieck des Wohlstands», или «Треугольник процветания», в вершине которого сам стрелок.

— Ну, не такая уж и плохая мысль.

— Нет, ужасная. Если, конечно, не отбиваешься от пятерых врагов, каждый из которых соизволит встать перед стволом.

— Твой отец проявил смекалку.

— Он проявил пренебрежение безопасностью и практичностью.

— Все равно, пятиствольный пистолет — штука занятная.