Песнь Сорокопута - Фрэнсис Кель

Кивнув, Эдвард одобрительно прочитал из раскрытой энциклопедии по искусству, которую он использовал для того, чтобы экзаменовать Лоу:

– Тысяча шестьсот первый – шестьсот второй. Почти верно.

– Нет. – Скэриэл нахмурил брови и раздражённо бросил: – Мне нужно ещё раз повторить. Ни черта не могу запомнить даты.

– Не будь так строг к себе, – посоветовал Эдвард, доставая следующую репродукцию: корабль, тёмное море, огромные волны.

Лоу отмахнулся.

– Так, это сто процентов Рембрандт Харменс Ван Рейн.

– Почему? – наконец подал голос я. Последний час мне пришлось наблюдать за тем, как Эдвард помогал Скэриэлу заучивать названия картин. До этого я битый час слушал, как он пытался выучить наизусть первую песнь «Илиады» Гомера.

Скэриэл повернулся ко мне и с улыбкой объяснил:

– Просто это единственный пейзаж с морем у Рембрандта. А ещё эта картина была украдена в тысяча девятьсот девяностом году, и до сих пор неизвестно, где она находится.

– Не отвлекайся, – поучительным тоном произнёс Эдвард. – Как называется картина? Когда была написана?

– Дай мне секунду. – Скэриэл пристально вглядывался в репродукцию. – Вроде «Христос во время шторма на каком-то там море».

– Вспоминай название моря.

– Да я пытаюсь, – недовольно пробурчал Лоу.

– Ты сам просил быть строже, – хмыкнул Эдвард.

– Всё, что я помню, это то, что сейчас это не море, а озеро в Израиле.

– Это не ответ, – улыбнулся Эдвард, заглядывая в энциклопедию. – Могу дать подсказку.

– Никаких подсказок, – пробурчал Скэриэл. – Я сам.

Скэриэл терпеть не мог, когда ему помогали. Эдвард как-то объяснил, что у Скэриэла в самом разгаре кризис «я сам» – по-другому это называется кризисом трёх лет. Он учился как одержимый, с остервенением брался за новый материал. Казалось, что он пытался семимильными шагами преодолеть разницу между ним и чистокровными в познаниях в литературе, поэзии, искусстве, истории. В то время, как отпрысков чистокровных с детства окружала всеобщая тяга к прекрасному, им были доступны музеи, театры, картинные галереи, они росли разносторонними, у них были опытные гувернёры, репетиторы, лучшие школы и лицеи, Скэриэл мог рассчитывать только на своё упорство. Он не мог позволить себе даже усомниться, что в чём-то уступает чистокровным.

– Может, Галилейское? – предположил Скэриэл.

– Верно!

– Картина «Христос во время шторма на Галилейском море» Рембрандта. А когда написана… – Скэриэл обречённо вздохнул. – Ни малейшего понятия.

Он устало потёр виски.

– Тысяча шестьсот тридцать третий год, – закончил за него Эдвард. – Может, сделаем перерыв?

– Да, – кивнул Лоу. – Мне нужно, чтобы ты заехал в книжный. У Готье этих книг нет.

– Подготовил список? – спросил Эдвард, вставая из-за стола.

Лоу порылся в кармане и протянул помятый отрывной лист из блокнота.

– «Самоучитель по латинскому языку», – прочитал Эдвард.

– Бери всё, что будет в магазине. Готье и близнецы записались на латынь, я тоже за неё возьмусь, чтобы к поступлению в Академию не отставать по уровню.

– Понял. – Эдвард продолжил читать список. – «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Грозовой перевал» Эмили Бронте, «Агнес Грей» и «Незнакомка из Уайлдфелл-Холла» Энн Бронте. Почему так много?

– Оливия любит сестёр Бронте. Мне нужно с ней подружиться. – Скэриэл поднялся. – А то мы с ней даже толком не разговаривали. – Он направился на кухню, на ходу обратившись ко мне: – Хочу кофе. Джером, будешь?

– Нет. – Я поднялся, желая только одного – закурить.

– Не уходи далеко, – бросил мне Скэриэл. – Пока Эдварда не будет, проверишь, как я выучил начало «Илиады».

– Ладно.

– Скэриэл, – обеспокоенно начал Эдвард, – сколько ты спал ночью? Четыре или пять часов – это не сон. Ты только вчера вылез из-под капельницы.

– Да я в полном порядке, – лучезарно улыбнулся Скэриэл. – Кофе меня взбодрит.

Эдвард неодобрительно покачал головой и направился к выходу. Он всегда был недоволен, когда Скэриэл пренебрегал сном и отдыхом. Да, он не заболевал, но уставал и изматывал свой организм.

– У Рембо есть прекрасные строчки на эту тему – называется «Спящий в ложбине», – хитро добавил Лоу. – Хотите немного послушать?

– Ну, давай, – согласился Эдвард, накинув пальто.

Я подошёл ближе, чтобы тоже послушать. Всё, что так любил Скэриэл, было для меня абсолютно непонятным. Каждый раз, когда он заводил разговор о художниках или древнегреческих мифах, уходил в исторические дебри, предавался философским размышлениям, цитировал любимых поэтов, я чувствовал себя самым ничтожным тупицей во всём мире; в такие минуты в моей пустой голове ветер одиноко гонял перекати-поле. Я представлял себя рыбой, которая только и может, что беспомощно открывать рот. Хотя мои познания в поэзии были равны нулю, да я и не стремился это как-то исправить, мне нравилось смотреть, с каким удовольствием Скэриэл выступает перед нами.

Эдвард слушал, стоя в холле. На его лице заиграла улыбка, как будто он действительно был родным дядей, наблюдающим за тем, как племянник декламирует стихотворение из школьной программы.

– Скэриэл, – недовольно поморщился Эдвард.

Лоу заливисто засмеялся, по достоинству оценив реакцию Эдварда.

– Это правда стихотворение о сне, – попытавшись унять смех, проговорил он. – О нескончаемом спокойном сне, к которому мы все когда-нибудь придём.

– Джером, не слушай его, – предупредил Эдвард, выходя из дома.

– У Рембо есть другое стихотворение, ещё лучше этого, называется «Срам»! – крикнул ему вдогонку Скэриэл.

– Упаси боже, я не буду это слушать. – Эдвард захлопнул дверь, оставив нас двоих в холле.

Довольный Скэриэл лёгкой походкой вернулся на кухню. В приподнятом после выступления настроении он поставил турку на минимальный огонь и потянулся к верхнему шкафчику за кофейными зёрнами.

– Давай по чашке кофе? Это настоящий кофе, а не тот, что в пакетиках, который ты привык пить, – дружелюбно предложил Лоу.