Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский

— Думаешь, знали о нас? — мрачно спросил Волков.

— Да Бог их знает, может и предупредил кто, или сложилось так просто.

Кавалер поманил рукой сержанта, который стоял со своими людьми в сторонке. Сержант быстро подошёл.

— Говорил кому о том, что мы сюда едем?

— Нет, господин кавалер, — отвечал сержант.

— Говори без вранья, не то на дыбе спрошу.

— Да не говорил никому, как вы велели, даже людям своим не сказал. Да и некому мне говорить, никто и не спрашивал меня… Кроме лейтенанта.

Волков смотрел на него в упор и больше не спрашивал, сержант сам говорил:

— Путь-то не близкий — пёхом идти, пошёл с ночи к лейтенанту, телегу с конём просить, он и спросил зачем, я сказал, что с вами поеду на реку, Иштвана Лодочника ловить. Он дозволил телегу взять. И всё, боле никому ни слова.

Сыч, подошедший к ним, услыхал конец рассказа и ещё больше обозлился. Но ругаться не стал. Отвёл кавалера в сторону и сказал тихо:

— На лейтенанта грешите?

— А на кого же ещё думать? — отвечал Волков мрачно. Не полюбился ему лейтенант.

— Ничего, есть у меня мыслишка одна.

— Ну, говори.

— Выворачивает меня, как подумаю, что сидит вон на том острове, — Сыч кивнул в сторону реки, — человек и смеётся над нами дураками.

— Считаешь, он там?

— А зачем ему далеко бежать, он перед нами чист, это Гансу от нас бежать нужно. Ганс и убежит подалее. А этому Иштвану долго прятаться от нас резону нет. Уедем мы — он и вернётся.

— Думаешь?

— Думаю. Чего ему там, на острове ночевать-куковать, ночи-то у реки холодные, а тут домишка, печка, перина какая-никакая.

— Думаешь, стоит подождать его?

— Думаю. До утра не придёт — так уедем. Сейчас сделаем вид, что уезжаем, у дороги холм большой, за ним встанем. С холма того и реку должно быть видно, и хуторок его. Посидим на холме — поглядим, постережём до утра, зря в такую даль тащились?

— А на кой он нам сдался этот Иштван? — сомневался Волков.

— Так никого больше нет, мало ли разговорится. Может, скажет, куда Ганс поехал или где Вильма может быть. На безрыбье и рак рыба. Возьмём, а там уже и видно будет.

Волков оставил в гостинице Ёгана, он болел после побоев, Эльза и монах тоже остались там. Кавалер не взял теплых вещей, и сидеть до темноты тут, а потом возвращаться ночью в город ему не очень хотелось. Но Сыч был прав:

— Ладно, на безрыбье и рак рыба, — согласился он. — Давай ловить этого Иштвана. Может, и поймаем.

Всего их было шестеро: он, Сыч, Максимилиан, сержант Гарденбер и двое его людей при телеге. Сделав вид, что уезжают, они выехали на дорогу и, чуть проехав, свернули направо, к холму, который переходил в отвесный берегом реки. Там, в кустах, люди Волкова и расположились. С холма и река, и рыбачий остров были прекрасно видны. Удобное было место. Только вот ветрено было, и ветер был северный. Но ничего, развели костёр на склоне, чтобы с реки видно не было. Волков дал стражникам денег, те пошли к дороге, там телеги и подводы шли непрестанным потоком и в одну, и в другую сторону. Там у пивовара сторговали пива. Лить было некуда, так по солдатскому обычаю лили его себе в шлемы. А у рыбака купили хороших рыб, совсем свежих, принесли, стали на костре рыбу печь. К полудню сходили ещё раз к дорогое, купили хлеба. Обед вышел неплох, хоть соли не было, и пиво быстро кончилось. А потом ветер поутих и тепло стало. Волкова разморило на солнце, он и задремал. Спал он хорошо, уже сумерки накрыли реку, и снова стало свежо. Он проснулся, увидел, как стражники и Сыч доедали рыбу. Сыч тут же заверил его, что ему хороший кусок оставили. Но поесть он не успел, сверху скатился Сержант и зачем-то шёпотом сказал:

— Кавалер, свет в лачуге.

Они с Сычом и сержантом поднялись на вершину холма и присмотрелись:

— Ну вот, — довольно говорил Сыч, — говорил же — вернётся он к ночи.

Волков прекрасно видел, как в сгущающихся сумерках, там, внизу, у реки, в небольшом окошке маленького домика, горел огонёк.

— Теперь не упустить его надобно.

— Да уж, второй раз он не вернётся так скоро, — соглашался Фриц Ламме. — Значит, не упустим.

Пока съехали с холма, да добрались до хутора, ночь настала такая тёмная, что хоть глаз выколи. Холодно опять стало, с реки потянуло сыростью, а Сыч не торопился, всё хотел сделать наверняка, чтобы не ошибиться, чтобы Иштван не ушёл. Ходил сам вокруг хутора, приглядывался да прислушивался. Расставил стражников, к дороге одного, а к лодкам аж двух. Волков и Максимилиана оставили верховыми на дворе, если Иштван побежит. А в дом пошёл с сержантом. Тут же послышалась в доме возня, ругань и грохот, свет погас в окне. Тогда кавалер и Максимилиан спешились и пошли в дом, мало ли, подсобить придётся. Но помощь их не понадобилась, только сержант пропыхтел, возясь в темноте на полу:

— Свету, свету дайте. Не вижу, где вязать.

Максимилиан тут же нашёл что-то, запалил. В лачуге стало светло. Тяжело дыша и матерясь, Сыч и сержант всё-таки скрутили человеку руки.

— Ух и крепок, подлец, — тяжело отдувался Фриц Ламме. — Еле стреножили.

Они подняли человека с пола, тот был невысок, но плечист, чернявый, лет к сорока уже. Глаза карие, острые. Сам смотрит на кавалера, и тут же думает, зачем его взяли.

— Это не Ганс? — с надёжей спросил Волков.

— Нет, — отвечал сержант, — это Иштван Лодочник, тоже вор, но не Ганс.

Тем временем Максимилиан разжёг лампу и из угла лачуги, из-под старых одеял, вытащил девчонку лет четырнадцати. Одетую скудно и в плохой обуви. Девочка стояла спокойно и даже не была, вроде, и напугана. Щурилась от лампы и смотрела на кавалера.

— Так, — сказал Сыч, глядя на неё, — ну а ты кто? Никак дочь его?

— Нет, — отвечал девочка, немного стесняясь оттого, что столько больших и серьёзных мужчин смотрят на неё, — я будто жена его, только ещё не венчанная. Господин мой говорил, что к пасхе венчаемся, и буду настоящей женой.

Иштван молчал, всё ещё дышал тяжело после борьбы.

— А лет-то тебе сколько? — поинтересовался кавалер.

— Вам-то что за дело? — грубо спросил Иштван.

И тут же от Сыча получил тяжеленный удар в брюхо, под правое ребро, и тот ему ещё приговаривал:

— Когда экселенц тебя спросит, тогда и говорить будешь, а пока жену твою спрашивают — ты молчишь? Понял?

У Иштвана ноги покосились после удара, сержант едва удержал его. А Волков продолжил:

— Ну? Так сколько тебе годков.

— Того никто не знает, господин, — отвечала девочка, косясь на несчастного своего «мужа». — благочестивая Анхен сказывала, что мне, наверное, четырнадцать. Пусть так и будет.