Братишка, оставь покурить! - Николай Стародымов

Да, конечно, были среди заключенных законченные негодяи, на которых, как говорится, клейма негде ставить. Впрочем, клейма они сами ставили на себе — изображали на теле татуировкой подлинные вернисажи, особо уделяя внимание звездам и храмам, где количество лучей или число куполов обозначало, сколько они совершили «ходок» и сколько лет они провели в местах лишения свободы. Лагерная татуировка вообще много чего может рассказать посвященному о своем носителе. За что конкретно он «срок мотал», сколько раз, чем провинился перед «братвой»… И не дай, Господи, присвоить себе татуировку более высокого ранга, чем, который реально занимаешь в преступной иерархии!..

Правда, в последнее время отношение к подобным отметинам на теле стало понемногу меняться. Сейчас в «зоне» не так много встречается подлинных «авторитетов», которые обычно умудряются без отсидки выпутаться из самых сложных переплетов. Как правило, они либо откупаются, либо за них сидят другие, «шестерки», которые берут на себя вину своих «хозяев» и получают, именно потому, что «шестерки», срок по минимуму. Но даже если вдруг кто-то из подлинных воротил криминального мира и залетит в «места, не столь отдаленные», серьезные люди, рассчитывающие после освобождения вернуться к бизнесу, они не торопятся оставлять на своей коже отметины своей «ходки». Правда, бывают обозначения, которые наносятся насильно (скажем, за донос или за пассивный гомосексуализм), но обычно татуировка — личное дело каждого зека.

…Так вот, были у нас личности (даже мысленно не хочется называть их людьми) невероятной, патологической жестокости, садистской ненависти ко всему окружению, словно бы желающие отомстить человечеству за то, как у этого человека сложилась его жизнь. Однако немало было и людей попросту случайных, оказавшихся за колючей проволокой по таким пустяковым причинам, что даже не верилось, что у нас такое может быть.

Мне, должен сказать, там повезло. Потому что с моим независимым характером и офицерской биографией я, скорее всего, пришелся бы не ко двору местным «паханам». Однако в лагере оказалось несколько «афганцев», в том числе двое из них имели немалый вес в криминальном мире — между собой они образовали могущественную диаспору. Они-то и пригласили меня к себе в первый же вечер.

Должен сказать, что со временем, когда постепенно вживешься в лагерную систему, когда займешь свое место в «зонной» структуре и иерархии, жизнь там становится довольно сносной. Относительно, конечно — все же понимание, что ты не на свободе, превалирует. И все же, как говорится, человек — это такая скотина, которая ко всему привыкает. Главное — ни с кем не обострить отношения, особенно из сильным мира того… А потому самое тоскливое время — это первое, когда тебя только что привезли, когда ты из глухого, с решетками, но без окон, вагона оказываешься на месте, когда пройдешь все необходимые процедуры и формальности и, наконец, окажешься перед «братвой». Это страшнее любого экзамена. Ни одного знакомого — и в то же время про тебя уже тут кое-что известно: лагерное «радио» работает безукоризненно… Да и тебя худо-бедно уже проинструктировали: кому ты обязан поклониться, кому представиться, с кем поделиться куревом, которое обязан доставить в «зону»… Это очень неприятно. Особенно когда понимаешь, что любая ошибка в поведении, которую ты допустишь в первые часы и даже минуты пребывания здесь, потом может обернуться на долгие годы негативным к тебе отношением.

Однако мне, повторюсь, повезло. Буквально в первый же вечер моего пребывания в лагере ко мне вдруг подошел один из зеков, невысокий крепыш с почти квадратными плечами.

— Пошли, капитан, — мрачно сказал он мне.

Значит, не ошибся — действительно сюда уже дошла информация обо мне. Слово «капитан» в данном случае о многом говорит.

Спрашивать, куда именно идти, значит показать себя незнакомым с обычаями и традициями. Зовут — иди. Не пойдешь — хуже будет.

Я молча поднялся с табурета, сидя на котором мрачно размышлял над тем, что ночью, скорее всего, мне будут устраивать «проверку», и пошел за крепышом. При этом старался незаметнее подвигать плечами и размять пальцы рук, не исключая вероятность того, что меня сейчас будут «принимать в зэки», «прописывать в лагере», «проверять на вшивость» или еще что-то в этом духе.

Так и не дождавшись от меня ни слова, идущий впереди крепыш обронил через плечо:

— Меня Василием зовут. Василий Кандалевский… Фамилия, как видишь, капитан, вполне соответствующая моему нынешнему положению.

— Ничего, — усмехнулся я. — Моя фамилия никакого отношения к этим местам не имеет, а я, как видишь, тоже тут.

Он довольно хмыкнул.

— Я в Фарахруде воевал, — сообщил мне. — В спецназе.

— Я там пару раз бывал, — сообщил я ему. — Там у вас речка протекала и на ней не то аисты, не то пеликаны, помню, зимовали.

— Точно, — неожиданно вздохнул он. — И рыбы там было… Маринка называлась — ох костлявая, зараза. — И добавил с тоской: — Хорошее времечко было, капитан. Знай, воюй — и никаких проблем.

…Расположение лагеря тогда я представлял еще смутно, а потому не сразу сообразил, где мы с Кандалевским оказались. Какая-то не то котельная, не то бойлерная… В глубине темного подвала обнаружилась еще одна, не слишком приметная, дверца. Ну а за ней я увидел примерно то же, что не раз доводилось видеть и в армии. Правда, там для подобных сборищ обычно используют каптерку.

В замкнутом спертом помещении без единого окна, собрались несколько человек. Они сидели на деревянных ящиках вокруг грубо сколоченного стола, на котором стояло несколько бутылок мутной жидкости — самогона, насколько можно было судить по мутному цвету напитка и тяжелому сивушному запаху — и несколько тарелок с немудреной закусью.

Во главе стола восседал Корифей. Понятно, кто он такой и как здесь оказался, я узнал позднее. А сейчас просто оценил, что именно он тут главный и что глядит он на меня оценивающе — цепко, проницательно, будто пытается определиться, на что я могу ему сгодиться.

Под этим взглядом я подобрался, понял: для меня сейчас решается что-то важное, что-то такое, что может кардинально повлиять на мое дальнейшее пребывание здесь. На таких «смотринах», когда тебя «представляют» пред ясные очи местного «пахана», ошибаться в поведении никак нельзя. Не то, чтобы я решил подстраиваться под этого человека — такого еще никогда не бывало — однако произвести на него выгодное впечатление, осознавал я, было для меня важно именно при первой же встрече.

— Садись, капитан, — кивнул на свободное место председательствовавший.

Я переступил через ящик, стоявший напротив него, и уселся. Хотя и не был уверен, что поступаю правильно. Тут ведь логика простая: если сейчас на меня набросятся, чтобы «привести к присяге», как-то отбиться от толпы еще можно стоя, прижавшись к стене. В сидячем положении оказывать сопротивление попросту невозможно.

Однако, повторяюсь, я уселся, потому что не было причины отказаться.

Между тем старший небрежно кивнул сидящему рядом с ним парню.