Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов

Долго не мог уснуть Санька, стонала под ним кровать, в мятый жгут закручивалась влажная простыня. Уже давно успокоилась гроза. В комнату, робко обозначив себя прямоугольником окна, вполз рассвет.

Наконец-то и Санька забылся в тяжелом, неспокойном сне. Но и сон не принес ему облегчения. Вновь двинулась под самолет узкая лесная дорога. Время от времени бил по ушам близкий, похожий на сигнал пожарной сирены звук. Услышав его, метнулся Карасев. Открыв дверь, они выпрыгнули в тайгу, а Храмцов остался один на один с выворачивающим нутро воем пожарной сирены. Почувствовав легкий толчок, он рванул штурвал, пытаясь избежать лобового удара, и проснулся. Рядом с кроватью стоял Карасев.

– Саня, тебя в правление вызывают, – встревоженно сказал он. – Слышишь, машина сигналит.

Храмцов быстро оделся, сполоснул лицо и вышел на улицу. Было прохладно и сыро, сонно дремала улица, вдалеке, цепляя лес, спускались за горизонт облака. Вдоль стены падающий с обреза крыши ночной дождь выдолбил узенькую дырчатую канавку, завалинка была забрызгана мелким песком. По дороге небесным стеклом блестели лужи. Поежившись, Храмцов нырнул в холодное нутро «газика». Разбрызгивая лужицы, они поехали к правлению. На крыльце толпился народ, Храмцов разглядел Лахонина, Веру. Чуть поодаль, облокотившись о штакетник, стоял Анатолий и щелкал кедровые орехи. Увидев Храмцова, все расступились. Санькины глаза встретились с глазами деда, тот сидел на ступеньке крыльца и чертил что-то костылем по земле. Опершись на костыль, дед поднялся и сделал шаг навстречу.

– Ну, рассказывай! – тихо, будто самого себя, попросил он.

– А что рассказывать-то, – недоуменно пожал плечами Санька, думая, что дед просит объяснить, почему они поругались с Анатолием.

– Значит, не знаешь о чем? – повысил голос дед. – Расскажи, как ты пчел угробил. Поделись опытом. Чего глаза прячешь, а? Смотри прямо!

Последние слова дед вытолкнул из себя, захлебнувшись в крике.

– Дед, что произошло? Я ничего не понимаю.

– Что, что? Пчелы сдохли! – закашлялся дед. – Вот что. Все разом. За тридцать километров я увез – все равно достали. Посреди тайги достали, будто специально охотились.

«Этого еще не хватало, – с тоскливой обреченностью подумал Санька. – Если все действительно так, как говорит дед, то одним разговором не отделаешься. Наверняка об этом узнают в отряде. Эх, дед! Угораздило тебя увезти пчел именно на эти покосы! Будто специально подставил. Вот тебе и фляга с медом».

– Слушай, Михаил Осипович, может, ты зря панику наводишь? – сказал вдруг Лахонин. – Полтора месяца назад вот так же Падалкина обвинили. Мол, не только горох, но и пчел прихватил. А потом оказалось, кое-кто из твоих друзей-пасечников под шумок нерадивость свою за счет летчиков списать хотел.

– А ты съезди и посмотри, – оборвал Лахонина дед и, махнув рукой, шаркая ногами, сгорбившись, пошел к машине.

– Да не летал твой внук туда, Михаил Осипович, – крикнул вслед Лахонин. – Может, они у тебя от какой-то инфекции погибли, а ты тут панику наводишь. Может, авиация тут ни при чем. Разобраться надо, а потом шум поднимать. Никто из пасечников не жалуется, один ты. Предупреждение о том, что проводится борьба с мотыльком, получил? Получил. Чего жаловаться-то, надо было пчел в ульях держать.

– Где он улья свои ставил? – на всякий случай тихо спросил у Анатолия Санька.

– За Марьины покосы. Внизу под вышкой, недалеко от дороги на Шаманку, – ответил Анатолий. – Утром, еще затемно прилетел ко мне, лица не видно. Я его начал расспрашивать, а он одно по одному: угробили летчики пчелок.

– Так чего вы сюда поехали? – перебил его Лахонин. – Вокруг вон сколько самолетов работает. В Половинке летают и около Зимы. Может, они напакостили.

– Разберемся, – усмехнувшись, ответил Анатолий. – Мне-то чего. Я приехал узнать, долго вы еще самолет намерены держать? Пора бы и нам его отдать. У вас свой план, у нас – свой.

– Да погоди ты, – махнул рукой Лахонин. – Сам видишь, не работа, а одни неприятности.

Анатолий усадил потерянного деда в свою машину и повез на станцию, а Санька, прихватив экипаж, поехал на аэродром. До обеда успели сделать несколько вылетов. Неспокойно было на душе у Саньки. Чувствовал – его вина, он загубил пчел. Хоть и нечаянно, а он. Забыл, что идущие друг за другом по распадку поляны, на одну из которых посадил свой самолет, и есть те самые Марьины покосы. Угораздило же деда увезти туда пчел!

К обеду на аэродром приехал Шипицын, кособочась вылез из «газика», по-бульдожьи матерый, крепкий. К нему тотчас подлетела Вера и, заглядывая в бумажку, что-то начала говорить. На председателе была все та же потертая кожаная куртка, черная, прикрывающая лысину кепка. Шипицын выслушал ее, улыбнулся. Саньке было непривычно видеть эту улыбку на лице председателя. По-хорошему надо было выйти и поздороваться, но Санька, тая обиду и не зная, зачем тот, собственно, приехал, сидел в кабине. Он видел, Шипицын что-то сказал Вере, она нахмурилась, согласно кивнув головой, показала Саньке, чтоб тот вышел из самолета.

Санька привел себя в порядок, причесался и лишь потом подошел к председателю.

– Здравствуй, Храмцов, – сказал Шипицын и первым протянул руку. – Работаешь, гляжу.

– Да, сегодня заканчиваем, – настороженно ответил Санька. – Завтра перелетаем в Шаманку, будем кустарник уничтожать.

– Уничтожать, говоришь. – Председатель коротко усмехнулся. – Вам бы все уничтожать. Ну, вот что, создана комиссия. Необходимо все же разобраться, что там произошло с пасекой. Мне позвонили из района, все уже выехали на Марьины покосы. Надо бы и вам туда съездить. Кушеверов – начальник станции защиты растений – назначен председателем комиссии. Мне сказали, чтоб я забрал вас и выехал туда же.

Санька почувствовал, как у него екнуло сердце. «Началось…» Но сдержался, сделав необходимые распоряжения, сел в «газик». Следом за ним на заднее сиденье, придерживая рукой серую юбку, села Вера, встревоженно глянула на Саньку, попыталась улыбнуться, и он, чувствуя, что она чем-то взволнована, подмигнул, мол, все будет хорошо. Вел председатель машину сам, вел уверенно, видно, не первый год сидел за рулем.

До осени еще было далеко, но все напоминало раннюю ее пору: не до времени почерневшие придорожные кусты, наконец-то освободившийся от дыма горизонт, чистое высокое небо. По косогору медленно полз маленький, похожий на жука трактор, запахивал кромку порыжевшего, попорченного гусеницей пшеничного поля.

Отъехав километра два, Шипицын остановил машину и долго ходил по обочине, поднимал траву и, если находил живых гусениц, качал головой.

– Она не дура, вон куда забралась, будто под зонтик. Конечно, эти уцелеют. Уйдут в землю и там на зимовку устроятся. Совьют себе кокон, и никакой мороз им не страшен, а летом вылетят опять.

Через дорогу скакали воробьи, толстые, неповоротливые, они клевали мертвых гусениц. Санька без труда поймал одного, он, как перегруженный самолет, не мог взлететь. Председатель посмотрел на воробья, хмуро произнес: