Повелитель четверга. Записки эмигранта - Игорь Генрихович Шестков

Есть такая всемирная ложа. В Иерусалиме. В храме ихнем собираются, в убежищах атомных. Понастроили там. И управляют оттуда. И Ходор там был. А сменщик мой, Володька, тот с лестницы упал. Дома. Сломал ребра, большой палец и нос. А накануне мне сон про него приснился. Будто он один в комнате большой. Стоит просто. Я проснулся. А он мне звонит, Коля, говорит, приезжай скорей, я с лестницы упал, мне нос начисто снесло. Я к нему поехал, а по пути аварию сделал. Меня сменщик без носа ждет. А я ментов дожидаюсь, мне весь зад другое такси разбило. Так он потом без носа и жил. И рот у него дергался. Убили его в начале девяностых. Случайно. Разборка у бандитов была с ментами. Его и зацепили. Из автомата, кажись.

…

Как мне уезжать – естественно туман мертвый. Ни зги не видать. Шофер такси не видел светофоров. Я побаивался, таксист только смеялся.

– Это разве туман? Это молоко, а бывает и сметана!

Высадил меня во Внуково прямо в грязь. Я вылез, почистился, пошел на регистрацию. Зарегистрировался, прошел контроль. Перед посадкой зашел в беспошлинный магазин. Оставалась у меня одна бумажка – тысяча рублей. Смотрю,  – стоят на полке коробочки Шанели. Ага, думаю, вот подарок для дочек или жены. Сам в руки просится. И за шкатулки не стыдно будет. Шанель! Черная шаль, смуглая рука в браслете, шик! Купил, спрятал в сумку.

Вышли на улицу. Туман еще гуще сделался. Зашли мы в длинный автобус. И простояли в нем полчаса. Никто нам ничего не сообщал. Водитель ушел куда-то. Туман. Никого из официальных лиц нет рядом. Что делать? Прошло еще полчаса. Немцы начали роптать. А русские ждали терпеливо. Им не впервой. Я думал: «Вот оно. Иные через повешение. Другие от старости. А я, стало быть, через туман».

Почему я на родине все время о смерти думаю? Да, толстый, холестерин, неврастеник. Трус. Но тут другое. Глубоко совковое. Не верит раб, что он свободен. Как животное, которое на волю отпускают. Клетка открыта, а зверь, сидит, бедный, сжавшись в комок, в грязном углу, трясется. Думает – побегу, тут-то меня и пристрелят. Охотники. Наблюдатели вечные. Они.

Ты уехал, стал гражданином свободной европейской страны. Горд как страус. Иностранец! Мечта идиота. А в душе – ты до сих пор не веришь, что родина тебя на свободу отпустила. Трепещешь и мести ждешь. Вот она месть – туман. Не отпустит тебя Москва. И не рыпайся. А не туман, так самолет. Поломка, взрыв. Пилот неграмотный. Арабы-террористы. Кроты. Шпионы. Или усталые, небрежные лоцманы. Тухлая рыба. На худой конец – неосторожные курильщики в туалете.

Влезли, наконец, в наш аэробус. Пилот объявил, что задержка произошла не по его вине.

– Нам не давали сесть. Заставили зачем-то кружиться над Москвой.

Я успокоился. Пронесло на этот раз. Достал из сумки серебристую коробочку Шанели. Полюбоваться. Представил себе, как вручу её дочке. Любовался-любовался, но что-то мешало, а что – сам не знал. Тупой. Догадался. На коробочке было написано – «лосьон употреблять после бритья. Для сухой мужской кожи».

(2006)

Дополненная реальность

Внутри миров Босха

Беседа Олега Бугаевского с Игорем Шестковым.

Опубликована на интернет-портале АртМосковия 2 марта 2021 года.

ОЛЕГ БУГАЕВСКИЙ: «До того, как стать писателем, Игорь Шестков был художником» – сказано в аннотации к вашей новой книге эссе о мастерах прошлого «Шарманщик с улицы Архимеда», вышедшей в издательстве Алетейя в Санкт-Петербурге. Говорят, не бывает бывших спортсменов – а бывают ли бывшие художники? Вы продолжаете сегодня рисовать? И как у вас происходил этот переход – от рисования к писательству? С чем он был связан?

ИГОРЬ ШЕСТКОВ: Разумеется, бывшие художники бывают. Например, я. Я рисовал с двадцати лет. Страстно и радостно. Даже посещал одно время по воскресеньям частные уроки рисования и живописи у «старого мастера», ученика Малевича и Фалька, Моисея Тевелевича Хазанова. Рисование помогло мне вначале не сойти с ума во время обучения на мехмате МГУ (математика была мне глубоко чужда, такое бывает), а потом помогло выжить во время бесконечно долго тянущихся десяти лет работы в научно-исследовательском институте. Бессмысленной и неприятной для меня работы (и такое бывает). В середине восьмидесятых я участвовал в общих выставках художников-нонконформистов Московского Горкома Графиков на Малой Грузинской улице, показывал там абстрактные композиции, сделанные под влиянием знаменитого иерата Михаила Шварцмана. Судьба сложилась так, что я рисовал и в Германии. Первые шесть лет эмиграции. Потом наступило горькое прозрение. Как ни странно, прозрел я после формального успеха. Министерство культуры Саксонии (я жил тогда в саксонском Хемнице) оплатило и выпустило к моему сорокалетию цветной каталог моих графических работ, которым я поначалу очень гордился. А затем… Затем, листая этот каталог, я вдруг понял, что работы мои – так себе. Не убеждают. Ужасно! Какое-то время я еще рисовал, потом перестал. Уничтожил почти все мои рисунки, о чем не жалею. С тех пор я практически не рисую. Любовь моя к искусству, особенно к старому, немецкому и голландскому и к экспрессивному европейскому искусству первой половины двадцатого века, однако, не прошла. Я жадно посещал музеи и галереи, фотографировал картины там, где это было возможно, покупал каталоги, размышлял и писал о предмете своей любви. По-немецки в середине и конце девяностых годов вышли две небольшие книги моих эссе. По-русски сборник моих эссе «Солнце в футляре» впервые напечатал Сергей Юрьенен в своем издательстве. Для книги «Шарманщик с улицы Архимеда» я собрал свои тексты об искусстве разных лет. Как такового перехода от рисования к писательству у меня не было. Рисовать я перестал года за два до конца двадцатого века, а писать прозу по-русски начал три или четыре года после начала века двадцать первого. Рисовать словами, предложениями и абзацами – оказалось для меня куда интереснее и плодотворнее, чем тушью или акриловыми красками. Объяснить это я не могу. Иногда, для того, чтобы найти наконец свой путь, приходится вдосталь поплутать в жизненном лабиринте и съесть не один пуд соли.

ОЛЕГ БУГАЕВСКИЙ: Совершенно гениальна описка в главе о Бруно Шульце – «качество этой графики оставляло жалеть лучшего…» Действительно – лучших, не попавших в ваши замечательные обзоры, остается только пожалеть! Чем, на самом деле, обусловлен подбор героев – Бруно Шульц, Альбрехт Дюрер, Лукас Кранах, Иероним Босх, Франсиско Гойя, Феликс Нуссбаум, Томас Ранфт, Михаил Шварцман? Ведь при переезде в Германию, как вы пишете,