Мятежный князь. Том 2 - Яростный Мики

Ворох вопросов мелькал в моей голове, при этом не давая произнести вслух ни один из них.

— Что ты имеешь под этим ввиду? Как твой классный руководитель, — женщина инстинктивно ушла в оборону, попытавшись свернуть с темы, но я тут же следом ее прервал, так и не получив ответ.

— И всё равно. Как преподаватель «Куба» вы могли не вмешиваться в процесс допроса, лишь известив директрису о происходящем. Но нет... Вы напрямую спровоцировали оперативника «ВЭБ», даже понимая, что ни к чему благоприятному этот инцидент не приведет. Потому я и хочу узнать ответ — зачем?

Кристина поджала губы, отчего те обратились в тонкую линию, ее взгляд метался то к моему лицу, то куда-то в сторону.

Она явно не желала говорить об этой теме, всяко сдерживая себя, но меня не устраивал этот вариант.

Здесь и сейчас я был обязан определить то, кем являлась Кристина Рубцова. Для меня, для моего рода, для моих планов.

Я сделал несколько шагов ей навстречу, остановившись в полуметре, и не сводя глаза с ее словно выточенного в камне лика.

— Давайте будем честны. В первую нашу встречу мы расстались не на дружеской ноте. У вас определенно есть ко мне некая неприязнь, однако, я ни разу не совершил ничего неправомерного в вашу сторону. Но это всё лирика. Из-за этой детали я не понимаю... — я глубоко вздохнул, восполняя кислород в легких, — Чего мне от вас ожидать, Кристина Сергеевна?

Кабинет поглотила липкая до омерзения тишина. Мое сердце громко стучало в груди, пока я, кажется, забыл даже, как дышать и моргать. Я просто продолжал следить за переменами на лице собеседницы.

Вот, ее веки с легкой дрожью устало опустились, словно Рубцова пыталась собраться с мыслями.

Так продолжалось какое-то время, пока она не открыла глаза вновь. Теперь же женщина буквально пожирала меня взглядом. В ее глазах внезапно вспыхнули два холодных огонька, что едва не препарировали меня.

Исчезла какая-либо маска вежливости, приторной формальности, а взамен пришла резкость, суровость и жесткость.

Даже черты лица Кристины неожиданно заострились, вся ее поза выражала готовность наброситься на меня и тут же обезглавить.

— Я... ненавижу тебя, Марк Ливен, — замогильным и трескучим голосом прошептала Рубцова. Она сделал шаг ко мне навстречу, отчего я ощущал на своём лице горячее дыхание женщины, — Ненавижу до глубины души твой род. Презираю сам факт твоего рождения. Ещё до недавнего времени я только и мечтала, как вскрою горло твоему отцу и всему его выводку. А конкретно тебе и твоей ненаглядной сестрёнке.

Я не проронил и слова. Я просто слушал отповедь когда-то сломленной женщины напротив меня и стойко принимал одно ее оскорбление за другим.

— Ваша семья принесла столько боли, столько горя, что невозможно в столице найти и единого человека, у которого не погиб или не пострадал один из его близких. Крови, пролитой вашими вассалами и прихвостнями, хватило бы, чтобы наполнить Балтийское море и еще бы осталось! — она смотрела в мои черные глаза, будто ища в них след вины, сожаления или раскаяния. Но явно была вынуждена разочароваться. Я не ощущал подобных эмоций за поступки моих здешних предков. Что было сделано, то сделано. История никогда не терпит сослагательного наклонения.

Я не мог вернуть всем жертвам их погибших близких. Эту потерю, болезненную до разрыва голосовых связок я не мог компенсировать, как бы того не хотел.

Порой, приходится отпускать прошлое, как бы это не было больно. Даже если кажется, что душу рвет на куски от одной мысли о том, что кого-то родного уже никогда не будет с тобой...

Всё это омерзительно, печально и жизненно. Такова судьба. Смерть — это закономерный финал жизни. И мы не в силах исправить этого, не способны провести вечность в кругу тех, кого мы любим.

Сколько бы не проливали слез по ночам, сколько бы молитв не возносили к небесным сущностям и как бы не проклинали свет и окружающий нас мир. Горе, ярость, отчаяние и горечь — это всё, что остается в конце.

Но со временем и эти чувства сменятся меланхолией. Боль утихнет, ослабнет. Она не пропадет. Эта тупая боль в груди и комок в горле будут преследовать нас до самого конца...

Но придет и что-то хорошее. В памяти останутся только добрые моменты о тех, кого с нами уже нет. Перед глазами будут мелькать только те моменты, которые ты захотел бы снова пережить. Даже прошлые обиды будут казаться такой глупостью...

Терять семью, друзей, да кого угодно — это страшно до дрожи в коленях. Даже мысль о подобном сковывает сердце и перехватывает дыхание. Но мы не всегда властны над нашей собственной жизнью.

Нам остаётся только помнить о тех, кто ушел прежде нас и нести память о них до самого конца. Ведь пока есть те, кто помнит нас, то мы продолжаем жить.

Возможно, Кристина уловила отголосок той боли, что и я пережил в прошлой жизни. Быть может, она увидела отражение самой себя и тех мучений, что ей когда-то пришлось пережить. Иначе на то, почему она резко замолчала, я так и не нашел ответа.

— Ты спрашивал, чего от меня ожидать, не так ли? — отвернулась она, обняв себя за плечи, словно пытаясь унять дрожь.

— Да, — прохрипел я, проморгавшись, чтобы унять грохочущее эхо от стука сердца в ушах.

— Я твой классный руководитель. Им меня и считай. Я буду исполнять свой профессиональный долг до самого конца, как бы я не относилась к тебе и твоему роду. Пока ты студент «Куба» я не наврежу тебе и не совершу ничего неправомерного ни по отношению к тебе, ни к твоим близким. Я вряд ли смогу когда-то простить тебя, как и род Ливен, но я не стану вымещать личную ненависть, пока ты в стенах академии. Я понятно изъясняюсь? — спросила Рубцова, смотря в сторону выходящего на улицу окна.

Я же смотрел на ее одинокую спину, что, казалось, могла вот-вот сломаться под невидимым грузом, но, сжав