Иоанн III Великий: Ч.3 - Людмила Ивановна Гордеева

Судя по всему, он совершенно не обиделся на данную ему характеристику.

— Приходите к нам, если литературой интересуетесь, тут есть что почитать, — предложил он гостям, более ориентируясь на Герасима, неведомо как почуяв в нём своего собрата по рукописному труду.

— Я ведь тоже у себя в монастыре книги множил, — не утерпел, похвалился тот, подтвердив предположение Ефросина.

— А у нас как раз переписчиков не хватает! — обрадовался чернец, которому явно приглянулся новый ласковый человек, от которого он ждал новых свежих идей и рассказов. — Ты скажи о своём желании нашему игумену, он тебя сюда и пошлёт. Попроси брата Антония словечко за тебя замолвить, его игумен слушается.

Ефросин оживился, его пытливые зелёные глаза подобрели, засветились.

— Будем рады видеть вас тут снова, — напомнил он гостям на прощание.

Солнце поднималось всё выше, подтапливая снег, казначей даже не стал застёгивать свою знатную шубу.

— Не в самое лучшее времечко вы к нам пожаловали, — молвил он мечтательно, будучи в добром лирическом настрое. — Всё кругом ровно да бело, лишь лес темнеется. А вот ежели тепла дождётесь, — растает всё, зазеленеет, озёра да реки наши увидите, вот тогда поймёте, какая тут красота несказанная. Знал наш чудотворец-основатель, где место выбирать. А летом до глубокой ночи солнце в небе стоит! Чудо великое! Кстати, надолго вы к нам?

— Не знаем пока, — ответил Герасим за старшего.

— А вы не спешите. У нас много любопытного. Вот этот послух, что нас встретил, Григорий Тушин, — он ведь не из простых — боярского рода Квашниных. Имя получил по прадеду, прозванному Тушей. Обучили его родители грамоте, наукам разным, блестящее будущее ему предрекали, а он в монастырь утёк и доволен! Над книгами трясётся, как иной его ровесник над девицей! А в духовники себе попросил самого строгого нашего молитвенника и аскета Нила Сорского небось слышали о нём, — его и сам государь хорошо знает. — Увидев, что гости подтвердили, что слышали о Ниле, казначей добавил: — Он ещё молодым у нас в обители постригся, а потом пошёл паломником в Константинополь и на Афон, святым местам поклоняться. Многое повидал, языки чужие выучил, а теперь в отшельниках живёт, в своём скиту, на реке Сорке. Жаль, вы его не застали. Ныне холодно зимой было, так Нил со своей братией тут в обители зимовал. А чуток потеплело, назад к себе в скит отправился. Говорит, грех постоянно в суете жить, душа монаха высшими помыслами существовать должна, а не в земных проблемах путаться. Да это кто как понимает. Я, пожалуй, и недели бы в одиночестве и безмолвии не вынес. Но послушать его интересно. Обо всём своё суждение имеет.

— А далеко его скит? — спросил Иосиф, который много слышал про Нила Сорского.

— Верстах в пятнадцати. Мы его уговаривали поближе осесть, всё удобнее и хлебушком подсобить, и иным чем. Но он говорит, так удобнее, чтобы недосуг было всякому к нам в скит без важного дела шастать. И правда, за пятнадцать-то вёрст ради одного любопытства не потащишься.

За разговором дошли до небольшого деревянного домика-кельи, обнесённого оградкой. Над ним на нескольких укреплённых столбах возвышалось укрытие, напоминающее вторую крышу со скатом по обе стороны.

— Поначалу наш преподобный землянку тут вырыл, а вон там, на пригорке, где теперь храм стоит, крест поставил. Несколько лет в землянке жил. Позже с помощью братии этот домик соорудил. После его смерти тут больше никто не останавливался.

Казначей достал большую связку ключей, выбрал один, отпер висячий замок на дверях кельи.

Избушка состояла из двух маленьких помещений: небольших сеней и комнаты попросторнее со столом, печкой, лавками вдоль стен. На небольшом крашеном поставце со створками стояли разные книги, лежали какие-то бумаги, на стуле со спинкой — одежда.

Вошедшие, как положено, перекрестились на иконы, висевшие в почётном углу, затем Антоний вернулся в сени и сбросил в угол свою шубу, поправил пояс под большим животом. Скинули шубейки и гости. Иосиф удивился теплу кельи и потрогал печь — она была тёплой. Заметив его жест, казначей пояснил:

— Мы келью эту регулярно зимой и даже летом иногда протапливаем, чтобы сырости не завелось. Тут хранятся вещи преподобного. В сенях — его шуба овчинная, башмаки. А здесь, — он прошёл в комнату, — фелонь и подризник из белого мухояру гарусного. Это колпак вязаный, старец его в келье носил, — казначей бережно поднял и погладил шапку из грубой серой шерсти. — А это, — можете потрогать, — татаурец его.

Иноки, как святыню, взяли в руки протянутый им потёртый кожаный пояс с деревянной пряжкой. Заметили на нём небольшой кармашек из той же кожи, что и пояс.

— А вы внутрь, внутрь гляньте! Видели? Это денежки самого преподобного. Как там лежали, так и храним.

Иосиф достал две монетки — одну старинную, медную, вторую — иностранную, серебряную. Дал потрогать Герасиму, затем благоговейно поместил их обратно. Вернул татаурец казначею. Тот положил его на место и обернулся к столу. На нём рядом с книгами и кожаными папками стояла простенькая деревянная шкатулка. Антоний открыл крышку — внутри на подстилке помещались два креста. Достал сначала один — золотой, воротный. Поднёс его ближе к лицам гостей, те с интересом склонились над реликвией.

— Видите, в нём, в середине, вставлен деревянный узенький крестик. Говорят, животворящего дерева.

Он осторожно, не давая в руки гостям, положил крест обратно и достал второй — массивный, серебряный. В него так же, как и в первый, был встроен второй, поменьше, но железный. Может, крестильный? Или иной какой памятный? Кто теперь мог про то знать? Показав его, Антоний также отправил сокровище обратно в шкатулку. Затем подвёл гостей к поставцу, открыл створки. Внутри оказалась ещё и флёровая занавеса. Он отодвинул её и, доставая по одной вещи, продемонстрировал гостям лежащие там оловянное блюдце с чернью, ложицу медную, мису — тоже оловянную, ещё некоторую посуду. Составил всё аккуратно по местам, улыбнулся:

— Вижу я, вы все на книги глядите да на бумаги, но если их подробно рассматривать, так это надолго, никакого времени не хватит. Эти книги собственной рукой преподобного переписаны. Мы их читать теперь не даём, только тут поглядеть можно. Ветшает всё, портятся. Поначалу хотели все в храм поместить или в книгохранилище. Потом подумали — распылится всё меж иных-то вещей, затеряется. А тут все