Он и Я - Елена Тодорова

Оцепенело таращусь, не в силах вымолвить хоть что-нибудь.

Следующим предметом уничтожения становится бюстгальтер. Почувствовав его руки на своей груди, резко хватаю губами воздух. Осознание того, что он ко мне прикасается, взвинчивает внутри меня какую-то энергетическую пружину. Она выдает волну нереальной силы. В пылу безумия заставляет действовать яростно. Толкаю ублюдка, ответно бью по лицу и, загоняя ногти глубоко в кожу, с дикостью зверя продираю щеки.

— Ах ты, мелкая тварь… Давай, ори… Лягайся, шалава… Мне так даже нравится… Очень заводит!

Перехватив мои запястья, выкручивает руки и обездвиживает. Толкает спиной на ковер и сам наваливается сверху. Пока спускает слюну мне на грудь и копошится с брюками, мне остается лишь кричать. Кричать от безысходности, боли и отчаяния, ведь я уже понимаю, что никто меня не услышит, и никто не поможет. А я сама не могу его остановить. Все мое тело ломает — каждую мышцу, каждую косточку, каждую клетку, каждый нерв… Когда этот монстр разрывает на мне белье, я мечтаю досрочно умереть. Исчезнуть и не чувствовать весь тот ужас, который мне неминуемо предстоит пережить.

Рвется ведь сердце… Пусть разорвется!

Буду до последнего кричать. Кричать, пока не лопнет эта мышца. Пока меня не раскидает на ошметки.

— Вы*бу тебя, и вернемся к вопросам, — ощущаю его пальцы на промежности, и в крик примешиваются рыдания. — На всё и за всё ты мне ответишь, блядина…

Мерзкие прикосновения и грузное давление внезапно пропадают, но я не сразу могу осознать свою свободу. Перестаю кричать, когда в ушах гремит до боли знакомый, родной голос:

— Сейчас я, сука, на все твои вопросы отвечу!

Опасаясь того, что это лишь следствие помутнения рассудка, превозмогая оцепенение, неловко сажусь и веду заплывшим взглядом в направлении звука.

Сердце разбивается… Оно разбивается от радости!

Не ошиблась… Тарский здесь. Он нашел меня. Пришел за мной.

— Гордей… — вырывается непроизвольно.

Не пытаюсь его позвать. Просто молюсь на него, как на бога. Но он слышит. Притиснув Владислава к столу, медленно поворачивает ко мне голову. На пару секунд погружает в царящую внутри него тьму. А затем, сморгнув, меняет трансляцию. Смотрит так, словно я самое дорогое, самое ценное, что существует на этой планете. Скользнув взглядом по моему обнаженному телу, какую-то невыразимую мỳку примешивает.

Сглатываю и, подтягивая колени, прикрываюсь руками.

Не хочу, чтобы он меня такой видел.

— Закрой глаза, Катенька. Тихо посиди, — на контрасте со всем происходящим его привычно грубый голос плавит мягкостью.

Мерзкий психопат орет какие-то угрозы и беспомощно извивается под стальными руками Тарского, но мы его не видим и не слышим. Прочную связь налаживаем. Выдыхаю свободно, киваю, послушно закрываю глаза и, обхватывая колени руками, прячу лицо.

Крики, визги, хруст костей и брызги крови, которые долетают до меня — не пугают. Радости я, конечно, тоже не испытываю. Мне до звенящей пустоты безразлично. После того, как этот нелюдь измывался надо мной, во мне умерло всякое человеческое сострадание. Его мучения не трогают. И даже осознание того, что он умирает, оставляет равнодушной.

В голову лезет какая-то песня. Тихонько напеваю и жду.

Когда же все заканчивается, не спешу вставать. Лишь услышав шаги, поднимаю голову. Наблюдая за тем, как Гордей приседает рядом. Не прикасаясь, набрасывает мне на плечи какую-то легкую ткань. Заторможенно соображаю, что это простынь. Ежусь от неприятия, пока не улавливаю запах порошка.

— Болит что-нибудь? — не сразу осознаю, о чем спрашивает. Просто смотрю в его лицо и слушаю голос. Он весь в крови, но в то мгновение меня это ничуть не беспокоит. Я и сама в крови. — Кивни, чтобы я понял, что могу к тебе прикоснуться.

Подаю оговоренный знак, потому как сама этого очень сильно хочу.

Тарский шумно и прерывисто выдыхает. Касаясь моих сцепленных кистей, первым делом разъединяет пальцы и разводит мои руки в стороны. Я же машинально выпрямляю ноги.

Быстро пробежав взглядом по моему измученному обнаженному телу, яростно сжимает челюсти. Потом, будто от самого себя спрятав, стягивает концы простыни на груди и без промедления подхватывает меня на руки.

К выходу идем долго. Коридоры в этом доме кажутся лабиринтами.

— Не смотри. Не надо тебе, — единственное, что Тарский произносит по дороге.

И я снова подчиняюсь. Приподнимаю веки лишь на выходе из дома. Реагирую на короткую остановку. Замечаю Федора, Шульца, Януша, Элизу и сбоку от них уложенных на пол штабелями людей.

Испытываю неловкость, но провариться до жгучего стыда не приходится. Таир возобновляет движение и не останавливается до самой машины. На улицы темно и зябко, но колотить меня начинает не из-за холода. Ледяными волнами напряжение выходит.

— Не отпускай меня, — шепчу Гордею в шею.

И он садится на заднее сиденье вместе со мной. Держит на руках всю дорогу. Прижимает осторожно, но крепко. Без конца, будто неосознанно, гладит по спине. А я слушаю его сердцебиение и дыхание. Не могу сказать, что эти процессы рваные или слишком частые, но я их слышу, а это уже факт сверх нормы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Прости меня… — шепчу, когда ощущаю сонливость. Хочу сказать до того, как отключусь. Это важно именно сейчас. — Я не собиралась убегать. Тебя долго не было, и я хотела… Хотела просто прогуляться… Не думала, что так получится… Этот человек… Он подкараулил… И я… Я сразу испугалась… И я… Я нарушила твои планы…

Тарский говорил, что должен завершить какое-то дело. Вместо этого ему пришлось спасать меня из рук безумца.

— Ты скосила мне несколько лет жизни, но планы не нарушила, — хрипит приглушенно. — Ты их ускорила.

— Этот человек…

— Был последней точкой в этом городе.

[1] Шавка (жарг.) — доносчик.

[2] Крыса (жарг.) — тот, кто ворует у своих.