Не навреди ему - Джек Джордан

– Ну давай, – киваю я ей. – Рассказывай.

– Я серьезно, Марго. Если я тебе расскажу, ты тоже окажешься в этом замешана. Я не смогу взять слова обратно.

Она смотрит на меня долгим пристальным взглядом, не мигая. Я нервно облизываю языком губы. Она, кажется, приняла мое молчание за знак согласия.

– Подними кофту.

– Что?

– Я сказала: подними кофту. Мне надо проверить, нет ли на тебе прослушки.

Я смеюсь от удивления и волнения одновременно, но она просто стоит и молча ждет. Я закатываю глаза и задираю кофту, демонстрируя лифчик.

– Повернись, – говорит она, покрутив пальцем.

Я хочу ударить ее. Сбить это самоуверенное выражение с лица. Вместо этого я закусываю губу и поворачиваюсь, показывая ей спину.

– Хорошо, – говорит она, когда я снова поворачиваюсь к ней лицом. – Теперь давай телефон.

Теперь я правда хочу ее ударить. Она отдает мне команды, как собаке. Сидеть. Лежать. Перевернись на спину. Я смотрю на нее в ярости, у меня трясутся руки.

– Я должна убедиться, что ты не записываешь ничего на диктофон, – нетерпеливо говорит она. – Когда мы закончим, я тебе его отдам.

Я засовываю руку в карман и шлепаю его ей на ладонь, наблюдая, как она нажимает на кнопку, чтобы проверить, не идет ли запись, а потом выключает его и засовывает к себе в сумку.

Кажется, теперь она удовлетворена. Она вздыхает, как будто задумалась, с чего ей начать.

– В день операции Питера Даунинга я вернулась домой и обнаружила, что в моем доме сидят неизвестные мне люди. Они убили мою соседку и увезли моего сына. Мне сказали, что единственный способ его вернуть – убить Ахмеда Шабира на операционном столе. Я пыталась сопротивляться, но другого способа не было. Поэтому я сделала то, что сделала. Чтобы спасти своего сына.

Я стою с открытым ртом. Я не знаю, что ожидала услышать, но явно не это. Она особенно гнусно себя вела в последние дни – может, это правда было из-за того, что у нее похитили сына?

– Брехня, – фыркаю я.

Она молча смотрит на меня.

– Что, я должна просто так поверить? Может быть, ты мне врешь, чтобы разжалобить и заручиться моей поддержкой?

Она достает из сумки телефон и показывает мне экран.

На фото ребенок. Сначала мне кажется, что он просто спит в груде одеял, но, присмотревшись, я вижу грязный холодный цементный пол и стены, жесткий свет вспышки в темноте и иглу капельницы, трубка которой уходит за границу кадра.

У меня падает челюсть.

Она говорит правду.

Она убирает телефон в карман, все так же владея собой – способность, благодаря которой она кажется такой бесчеловечной.

– Я сделала то, что они просили, но они по-прежнему мне его не вернули. Я должна не только убить пациента, но и сделать так, чтобы меня не заподозрили, – но интерес полиции и журналистов заставил их нервничать. Я не получу его, пока все не уляжется.

На ее лице не отражается никаких эмоций, голос остается совершенно ровным. Либо она не хочет демонстрировать мне свою уязвимость, потому что я представляю для нее опасность, либо она и правда самый бесчувственный человек из всех, что мне приходилось встречать.

– По всему моему дому установлены камеры, на машине трекер, телефоны прослушивают. Если они узнают, что я тебе рассказала, они убьют не только меня и моего сына, но и… тебя тоже. Я не шутила, когда сказала, что дороги назад не будет.

Желудок у меня проваливается куда-то, как будто мне ударили ногой в живот.

– Стоп, что? Ты ничего не сказала про то, что мне будет грозить опасность. – Я швыряю окурок на пол и иду к тропинке, ведущей с территории больницы. – Черт бы тебя побрал за то, что ты втянула меня в это.

Я чувствую ее руку на своем запястье, она дергает меня к себе. Когда я поворачиваюсь, мы практически соприкасаемся носами. Она еще крепче берет меня за руку.

– Теперь тебе от этого никуда не деться, – шипит она. – Если скажешь кому-нибудь хоть слово, мы обе умрем. Мой сын умрет. Ему восемь лет, Марго. Восемь, – она глубоко заглядывает мне в глаза, она на грани того, чтобы расплакаться от одного упоминания о сыне. – Я сказала тебе, что пути назад не будет.

Я отдергиваю руку и начинаю ходить взад и вперед, запустив руку в волосы.

– Ты же видела, что мне уже несладко приходится, зачем обрекать меня на большее? Да что с тобой такое вообще?

– Не будь ханжой. Ты пришла сюда, чтобы вымогать из меня деньги. Не тебе читать мне лекции, когда ты собиралась сделать то же самое.

Я собираюсь закурить еще одну сигарету, но на этот раз она дрожит у меня в руке, и зажигалка отказывается работать. Я так сильно давлю на кнопку, что она, кажется, сейчас сломается. Анна кладет ладонь на мою руку. Ее рука холодная, но твердая. Она забирает у меня зажигалку, и огонь загорается с первого раза.

– Теперь мы должны действовать вместе, – тихо говорит она. – Так мы обе сможем выиграть.

Я не отрываясь смотрю ей в глаза, сигарета размокает у меня во рту.

«Не доверяй ей», – говорю я себе.

Я закуриваю сигарету и делаю шаг назад, вдыхая никотин.

– Ну ладно, хорошо… Кто такие эти они? Кто забрал твоего сына?

– Я не знаю, – говорит она и бросает мне зажигалку. – Я хочу, чтобы ты это выяснила.

– Я?

– Я сказала тебе, они следят за каждым моим действием. А теперь еще у меня на хвосте полиция и больничная администрация начинает расследование в отношении смерти Шабира. Я не могу никуда пойти незамеченной – а ты можешь.

Она смотрит на свои часы. Когда она снова поднимает на меня взгляд, я вижу, что лицо у нее стало бледнее на тон, а глаза расширились от беспокойства.

– У меня мало времени. У тебя хорошая память?

Она говорит с такой уверенностью, что каждая фраза кажется отповедью и понуканием, как будто она все время щелкает пальцами, чтобы я быстрее соображала. Я ей в этом не помощник; она меня не уважает. Это очевидно каждый раз, когда она смотрит на меня или что-то мне говорит; в ее тоне звучит высокомерие.

– Нормальная. Почему ты спрашиваешь?

– Хорошо, – говорит она и подходит ближе. – Мне нужно, чтобы ты узнала, в чем был замешан Шабир. Я уверена, что дело в его кампании против наркотрафика в городе и во влиянии, которое он оказывал на власти. Если мы выясним, против кого это было направлено, то узнаем, что за люди похитили моего сына. Я достану тебе копию истории болезни Шабира, может быть, там что-то будет, но все остальное – твоя задача. Когда ты это сделаешь, я дам тебе остальные пять тысяч, а как только верну своего сына, остальные сорок.

Я думала, что получу деньги просто за молчание, а оказалась каким-то образом втянута в ее неприятности. Это произошло так быстро, что я даже не помню, соглашалась ли на такой расклад.