Стая бешеных - Фридрих Незнанский

Сынок уже остыл и теперь начал закипать ненавистью. Но Людочка вдруг сказала:

– А ты с двумя пробовал?

– Чего? – снова опешил Сынок.

– Ну с двумя женщинами сразу. Да куда тебе! А хочешь попробовать?

Она не стала дожидаться ответа остолбеневшего Сынка, потянулась к телефону, быстро набрала номер и сказала:

– Мата! Беги к нам. Только одна. Все, ждем, ножки раскинули.

Сынок не успел и дух перевести, как в комнате появилась Мата. Когда она успела раздеться, Сынок так и не понял.

По сравнению с Людочкой Мата была не просто умелой, она была профессионалкой. Скоро уже и Людочка, и сам Сынок стонали от наслаждения. Сынок уже через минуту был готов. Но отвалиться и хотя бы отдышаться ему не дали. Еще через минуту он был снова в полной форме.

Потом Сынок сбился со счета, потом он просто вырубился.

А когда пришел в себя, то увидел, что Маты уже в спальне нет. Людочка подавала ему бокал с вином и сигарету.

– А ты – ничего, – похвалила она. – Наголодался, поди.

Сынок теперь с удовольствием выпил терпкого напитка и сладко затянулся сигаретой. Он действительно чувствовал себя героем.

– Ну, давай поговорим.

– Чего?

– Какой богатый лексикон. Ты еще какие-нибудь слова знаешь кроме «чего»? Я, например, много «чего» знаю. Тебе же интересно, куда ты попал? Что за люди, что делают. Хочешь расскажу? А?

Да, у Сынка было много вопросов. Но он вдруг почувствовал какой-то подвох. И вообще, вся эта сексуально-сказочная история показалась ему вдруг вовсе не его заслугой, а каким-то спланированным действием.

«Ах, вон что, – подумал Сынок, – она меня проверяет. Она с самого начала меня проверяла».

– Давай, – сказал он. – А правда, что Киркоров сын Пугачевой?

– Дурак, – зло сказала Людочка.

И Сынок понял, что выдержал какое-то испытание…

Танатологическое отделение второго медицинского института находилось вот уже сто двадцать пять лет на Малой Пироговской улице. Некогда Московские высшие женские курсы распались на три дружественных института, в студенческих кругах именуемые «медики, педики, тонкие химики», то есть на медицинский, педагогический институты и институт тонкой химической технологии. Медицинский корпус украшала со стародавних времен впечатляющая вывеска «Анатомическiй театръ». С утра до ночи заплаканные или рассеянные родственники незабвенных толпились с венками и цветами у подъезда, затрудняя студентам и педагогам подступы к альма-матер. Рыдали сироты и вдовицы, а бравые медики растворяли окна, выпуская на улицу запах тлена, бегали, не переменяя рабочей одежды, в пельменную на границе трех вузов – всюду была жизнь, всюду было отрицание смерти.

Гордеев оставил «СААБ» на улице, зашел со двора в административный отдел и, предъявив удостоверение, попросил встречи с заведующим кафедрой судебно-медицинской экспертизы, профессором Кормилиным. Профессор был на конференции, и Гордееву рекомендовали встретиться с заместителем по науке, доцентом Саввовым, молодым преуспевающим патологоанатомом. Саввов оказался дружелюбным нескладным здоровяком, на первый взгляд туповатым и косноязыким. Но вскоре, разговорившись, Гордеев понял, что с этим малым можно иметь дело – Саввов не имел желания что-либо скрыть в своей деятельности, а напротив того, радовался, что нашел наконец-то свежего собеседника, с которым можно было поговорить о работе.

– Понимаете, ото всех приходится скрывать, кто я, – доверительно сообщал он Гордееву, – а знаете, обидно. Ведь на самом деле патологоанатом – самый честный перед Богом человек. Вот клянусь вам, что за всю историю медицины из-за патологоанатомов никто не умер. А возьми любого участкового терапевтишку – так непременно десяток народу уморил. Как пить дать. У нас даже такое понятие существует – «кладбище». У всякого доктора есть свое «кладбище» – ведь пока не уморишь нескольких пациентов, приличным врачом не станешь. Это тайна профессиональная, об этом не принято говорить. Но ведь так и есть! Неправильно поставленный диагноз, неправильное лечение. Температура, озноб – грипп. Температура, озноб – грипп. Температура, озноб… малярия! И нет человека. А поди отличи малярию во время эпидемии гриппа. Только мы и отличаем.

Саввов достал нужное дело, порывшись в кафедральном архиве. Он надел очки и приобрел комически-серьезный вид. Проборматывая слова, он стал читать заключение, явно досадуя на необходимые длинные казенные формулировки, не имеющие прямого отношения к делу.

– Вот, – радостно огласил он находку, – слушайте, тут все понятно: "Вследствие удара острым тяжелым предметом подвержено тотальному разрушению левое глазное тело. Разорвана нижняя склера, меймбомиевая железа, имеется обширная гематома в районе нижней прямой и наружной прямой мышцы таких-то размеров… Обширная гематома в районе нижней косой мышцы… Разрушение большого крыла основной кости в районе foramen opticum, верхней глазничной щели. Прободение в область головного мозга составляет три и семь десятых сантиметра. Смерть наступила вследствие органического нарушения коры головного мозга, обширного кровоизлияния в мозг и выхода серозного вещества…

Саввов еще с упоением прочитал с полстраницы медицинских терминов, стараясь расширить кругозор Юрия Петровича.

– Разрушена основная кость, что это значит? – осведомился Юрий Петрович, стараясь скрыть невежество.

– Не основная кость, костная стенка глазницы. Да ничего, – сказал Саввов, пожав плечами, – ломом били, наверное.

– Как, то есть, ломом?

– Ну а чем еще? Острый тяжелый предмет. Лом. Что же еще?

– Скажите, а вы присутствовали при составлении акта?

– Нет. Юридически, конечно, присутствовал, но вскрытие производил профессор Кормилин со студентами. Не буду же я проверять деятельность такого светила, как Кормилин? Он был моим научным консультантом, он порядочный человек, что бы там про него ни говорили…

– А что про него говорят?

– За глаза и царя ругают, – сухо ответил Саввов.

– Скажите, а такую рану можно нанести каблуком? – спросил Гордеев, чувствуя неладное, какую-то ложь, затесавшуюся среди медицинских терминов в акте экспертизы.

– Конечно. Если двенадцать сантиметров каблук, наступить этим каблуком на глаз человеку, попрыгать, то можно. Но лучше приставить каблук к глазу, и жахнуть по нему пару раз молотком. Тогда точно.

– Спасибо, – произнес Гордеев, чувствуя, что получил неоценимые сведения. – А может получиться так, что упал человек, ударился затылком и умер?

– От ЗЧМТ? – удивился неосведомленности Гордеева врач. – Да сколько угодно.

– От чего?

– От ЗЧМТ – закрытая черепно-мозговая травма. Инсультик – и лежишь под образами. Но что вам закрытая, у вас тут открытая – у трупа глаза нет, а вы спрашиваете, не ударялся ли он затылком. Тут про затылок никто и не вспомнил.