Три жизни - Гертруда Стайн

И Джеффу казалось, что может быть в один прекрасный день у него и в самом деле получится выбросить все это из памяти, что может быть в один прекрасный день он сможет вернуться к прежнему, тихому и размеренному образу жизни, к тем временам, когда он был так счастлив.

Джефф Кэмпбелл ни с кем не говорил о том, что происходит у него внутри. Джефф Кэмпбелл любил поговорить, и человек он был честный, но ничего, что он по-настоящему чувствовал, наружу из него не выходило, а выходило из него наружу только то, о чем он думал. Джефф Кэмпбелл всегда очень гордился тем, как он умеет скрывать то, что чувствует на самом деле. Если он думал о тех вещах, которые чувствует, то ему становилось стыдно. И только с Меланктой Херберт он никогда не стеснялся говорить о том, что чувствует.

Вот так Джефф Кэмпбелл и жил со всей этой оцепенелой и тяжкой свинцовой тишиной внутри, и ему казалось, что он теперь не способен совсем ни на какие чувства. И только изредка его буквально передергивало от стыда, когда он вспоминал кое-какие вещи, которые когда-то чувствовал. А потом настал такой день, когда в нем все проснулось, остро, как никогда.

Доктор Кэмпбелл в это время подолгу бывал у одного больного человека, которому, судя по всему, жить оставалось недолго. Однажды этот больной успокоился и уснул. Доктор Кэмпбелл подошел к окну, чтобы немного оглядеться вокруг, пока есть время. Стояла ранняя южная весна, самое ее начало. На деревьях только-только начали просматриваться крошечные зигзаговидные излучины, какие всегда на них бывают, когда начинают набухать почки. Воздух был мягкий и влажный, в самый раз к набухающим почкам. Земля была сырая и жирная и пряно пахла, в самый раз к набухающим почкам. И свежий резкий птичий гомон был в самый раз к набухающим почкам. Ветерок был очень ласковый, но и требовательный тоже к набухающим почкам. И все эти почки, и длинные земляные черви, и негры, и разновозрастные дети, все они с каждой минутой все глубже уходили в свежий, весенний, бесцветный южный солнечный свет.

Джефф Кэмпбелл тоже почувствовал у себя внутри нечто похожее на былую радость жизни. Оцепенелая тишина у него внутри дала трещину. Он перевесился через подоконник, как можно дальше наружу, чтобы поглубже вдохнуть весну. Сердце у него забилось в бешеном темпе, а потом вдруг едва не остановилось совсем. Не Меланкта ли Херберт только что прошла под окнами? Была это Меланкта Херберт, или какая-то другая девушка, но внутри у него вдруг все оборвалось. Впрочем, неважно, Меланкта была где-то здесь, в том мире, который он чувствовал вокруг себя, и он, оказывается, не забывал об этом все это время. Меланкта Херберт все это время жила в том же городе, а он совсем не ощущал ее присутствия. Какой же он был дурак, когда оттолкнул ее от себя. Откуда в нем взялась эта уверенность в том, что она не любит его по-настоящему? А вдруг Меланкта сейчас страдает по его вине? А вдруг она будет рада увидеть его? И разве что-то еще в этой жизни значит для него теперь хоть самую малость? Какой же он все-таки был дурак, что бросил ее! Но все-таки, нужен он был Меланкте Херберт или нет, честно она с ним себя вела или нет, любила его Меланкта или нет, была она с ним честной? Ой! Ой! Ой! — и колючая вода снова поднялась изнутри к самым его глазам.

Весь этот долгий день напролет, чувствуя, как шевелится у него внутри теплая, влажная, юная весна, Джефф Кэмпбелл работал, и думал, и бил себя кулаком в грудь, и ходил из угла в угол, и говорил сам с собой вслух, и вдруг замолкал, и проникался уверенностью, и снова мучился сомнениями, а потом в нем поднимались самые мрачные предчувствия, а потом опять свинцовая тяжесть; и он выходил на улицу, а потом вдруг срывался с места и бежал, чтобы забыться на бегу, а потом грыз ногти до боли и до крови, а потом рвал на себе волосы, чтобы увериться, что он действительно в состоянии хоть что-то чувствовать, и все никак не мог понять, как правильнее всего будет ему в этой ситуации поступить. А потом, поздно вечером, он написал об этом обо всем Меланкте Херберт и тут же отправил письмо, чтобы не дать себе времени передумать.

«Сегодня меня вдруг охватило такое чувство, Меланкта, что, может быть, я неправ и думаю не так и не о том. Может быть, тебе сейчас очень хочется, чтобы я был с тобой. Может быть, я снова сделал тебе больно, как раньше. Я, честное слово, Меланкта, вот поверь мне на слово, я честное слово очень не хочу поступить с тобой не так, как следовало бы. Если ты чувствуешь то, что сегодня вдруг ударило мне в голову, что может быть ты это чувствуешь, тогда скажи, Меланкта, одно-единственное слово, и я опять к тебе приду. Если нет, тогда вообще мне больше ничего не говори. Я не хочу поступить с тобой по-свински, Меланкта, честное слово. И не хочу надоедать тебе. Я просто места себе не нахожу от мысли, что — а вдруг я ошибся; нет, правда, когда подумал, что ты не хочешь, чтобы я к тебе ходил. Скажи мне, Меланкта, Скажи мне честно, приходить мне к тебе или нет».

«Да, — пришел от Меланкты ответ, — приходи, Джефф, сегодня вечером я дома».

Джефф Кэмпбелл поздно вечером отправился к Меланкте Херберт. Подойдя к ее дому, Джефф начал мучиться сомнениями, а действительно ли ему хочется быть с ней, и почувствовал, что совсем не знает, чего он хочет от нее теперь. Джефф Кэмпбелл прекрасно отдавал себе отчет в том, что они с ней никогда теперь не смогут нормально, по-человечески обсудить все свои беды и трудности. Что тогда Джефф Кэмпбелл хотел сказать Меланкте Херберт? Что тогда Джефф Кэмпбелл мог ей сказать? Понятно же, что доверять ей он не сможет уже никогда. Понятно, что Джефф теперь прекрасно знал, что у Меланкты за душой. И все-таки не видеть ее, совсем не видеть, было бы ужасно, и выше его сил.

Джефф Кэмпбелл вошел к Меланкте в дом, и поцеловал ее, и прижал к себе, а потом отступил немного назад, встал и начал на нее смотреть.

— Джефф!

— Что, Меланкта?

— Джефф, что тебя заставило так со мной поступить?

— Ты же сама прекрасно знаешь, Меланкта, мне вечно кажется, что ты меня не любишь и что добра ты ко мне просто из жалости, а потом, Меланкта, ты ведь так и не объяснила мне, почему в тот раз ты не захотела со мной встретиться, даже ни слова не сказала, а ведь ты обещала, что будешь, а сама ушла!

— Джефф, а разве ты сам не знаешь, что я тебя любила и люблю?

— Нет, Меланкта, не знаю. Честное слово, Меланкта, как на духу, если бы я был до конца в этом уверен, то и не мучил бы я тебя совсем.

— Джефф, ну ведь я так тебя любила и люблю, что, мне казалось, ты просто обязан сам это чувствовать.

— Правда, Меланкта?

— Конечно, правда, Джефф, мальчик мой, и ты прекрасно сам это знаешь.

— Но тогда, Меланкта, почему ты так со мной поступила?

— Ой, Джефф, ты так мне к тому времени надоел. Мне просто нужно было уйти в тот день, и никакой такой мысли, чтобы не говорить тебе об этом, у меня не было, а потом от тебя пришло это письмо, которое ты мне написал, и что-то такое со мной случилось. Я даже не знаю, что это было, Джефф, я как будто просто сознание потеряла, и все; а что я, с другой стороны, могла поделать, Джефф, ты же сам мне написал, что не хочешь больше ко мне приходить и видеть меня тоже больше не хочешь!