Любовь и бесчестье - Карен Рэнни

Вероника застонала, и это был такой скромный и едва слышный звук, что он мог бы быть вызван чем угодно. Его палец продолжал ласкать ее, а мгновением позже проник внутрь.

Монтгомери был возбужден и отвердел до боли.

— Ты думаешь о королеве? — спросил он хриплым голосом.

Ее веки затрепетали, и глаза закрылись.

— Нет.

— Гадкая Вероника, — сказал Монтгомери и убрал руки.

Ее глаза открылись, и она несколько раз моргнула.

— Я попытаюсь, — сказала Вероника, и в ее голосе тоже появилась хрипотца.

Рука Монтгомери снова оказалась в ее самом интимном месте, и он принялся ласкать и гладить разбухшие складки плоти, нежно дотрагиваясь до каждой. Потом его руки оказались у нее на бедрах, и он поднял ее.

— Разведи ноги пошире.

Вероника подчинилась, Монтгомери расстегнул свои панталоны и скользнул в нее плавным легким движением.

Вероника всхлипнула.

— Не двигайся, — сказал Монтгомери, откинув голову на спинку стула и полностью погрузившись в ощущение ее влажности и нежности.

Как, черт возьми, он мог думать о какой-нибудь другой женщине? Да он не мог сейчас думать ни о чем.

Вероника подалась вперед точно таким образом, будто делала это не в первый раз и знала, как довести его до безумия.

— Ты так восхитительна, — произнес Монтгомери голосом, жестким, как наждак. — Не двигайся. Господи, пожалуйста, не двигайся.

Вероника выпрямилась и оказалась именно в той позе, что и прежде, и сложила руки на коленях. Он оказался внутри ее, заполнив ее до края, ощутив жар и тугую плоть, что грозило быстрым окончанием этой прелюдии.

Монтгомери отвел ее волосы от затылка, провел ладонью вверх, поднимаясь к вороту, застегнутому на все пуговицы, как полагается. Провел руками по корсажу, ощутив ладонями ткань, обтягивавшую тонкую талию, пробежал пальцами по каждому шву, будто желая ощутить уместность одежды. Его правая рука добралась до складок на юбке, а левой он удерживал ее на месте.

Ткань ее платья прикрывала его колени и большую часть сиденья стула.

Дыхание Вероники было частым, веки полузакрытыми, а щеки слегка окрасились румянцем от прихлынувшей к ним крови. Она прикусила нижнюю губу. Из-за того, что она сидела к нему спиной, он не мог поцеловать ее в губы. Он рванулся вверх, чтобы наказать ее за невозможность поцеловать и за то, что так хотел это сделать.

Вероника слегка повернула голову: в ее глазах он увидел ослепительный блеск и настороженность. Все-таки леди не исчезла и на ее месте не появилась шлюха. Пока леди сознавала силу своего притяжения и цену, которую Монтгомери был готов заплатить, чтобы повергнуть их обоих в безумие прежде, чем все это закончится.

— Ты прекрасно и достойно одета, Вероника, — заметил он. — Я хотел бы, чтобы сейчас вошла Элспет и увидела нас сидящими в полном согласии.

Монтгомери ощутил, как сжались ее бедра при одной этой мысли и она сделала легкое движение. Он с трудом сдерживал себя у самого края, они оба уже соскальзывали в бездну. Вероника не двигалась. Она была горячей и такой тугой, что даже дыхание ее, казалось, вырывалось из груди с трудом.

Руки Монтгомери снова нырнули под юбку, он раздвинул обе части ее панталон, расширив их разрез настолько, что они разлетелись в стороны. Он добрался до ее обнаженного тела и описал влажный круг между ее бедрами, слыша ее стоны, сводившие его с ума.

Вероника прижала ладони к своему корсажу под грудью, дыхание ее было лихорадочно быстрым.

— Хочешь, чтобы я дотронулся до твоей груди, Вероника?

Она кивнула.

— Но едва ли это пристойно.

Вероника покачала головой.

— И даже просить меня взять в рот твой сосок непристойно.

Она кивнула, включаясь в игру:

— Это очень, очень непристойно.

Его большие пальцы встретились и принялись нежно ее поглаживать. Ее глаза закрылись.

Монтгомери хотелось двигаться, он просто сгорал от нетерпения, однако оставался, где был. Вероника ощущала его, мощного и твердого, внутри себя. Она была такой раскаленной, что ему казалось, будто ее плоть его обжигает.

— Ты думаешь об империи?

— Да, — ответила она, задыхаясь. — Обо всех этих кораблях.

— О морских путешествиях вокруг света.

— Обо всех этих высоких мачтах, — продолжала она, постанывая и слегка склоняясь к нему и сопровождая это движение сжатием мужского органа внутри ее тела.

Монтгомери улыбнулся, радуясь ее податливости, пониманию и таланту, высвободил руки из складок юбки и положил их на ее талию. Он принялся поднимать и опускать ее. Наконец Вероника получила свою награду за готовность принимать участие в этой игре.

— Такие крепкие и высокие мачты, — пробормотала Вероника, снова сжимая его своей тугой плотью.

На этот раз она положила руки на подлокотники кресла и медленно чуть-чуть приподнялась, а потом так же легонько опустилась.

— Ты ни в коей мере непристойна, Вероника Фэрфакс, — сказал он, услышав снова ее дыхание. — Мне придется тебя наказать.

— Пожалуйста, — прошептала она, — не делай этого.

Вероника снова повернула голову, и этот их взгляд, разделенный обоими, был взглядом любовников.

— Не уходи, не покидай меня, — сказала она, — пожалуйста.

Будто он мог ее покинуть.

Она так легко переиграла его, получая удовольствие и от игры, и от него.

Ее лицо и шея раскраснелись, губы припухли, будто Монтгомери долго целовал ее, глаза были широко раскрыты и казались зелеными. Вероника задала ритм их движениям, упершись ногами в пол и приподнимаясь и опускаясь, будто используя его.

Монтгомери получал такое наслаждение, что готов был рассмеяться.

Вместо этого положил ладони на ее бедра и принялся помогать ей подниматься и опускаться и, когда она опускалась, тонул в ее тихих стонах.

— Ты ведешь себя совершенно недостойно, Вероника, — бормотал Монтгомери, подаваясь вперед, прикусывая зубами ее шею и дыша ей в ухо.

— Знаю, — ответила она, поворачивая голову.

В глазах ее сверкал грешный восторг.

— Быстрее.

— Да, — отозвалась Вероника, и в ее голосе он различил нечто похожее на шипение. — Да.

Монтгомери хотелось провести языком по ее коже, ощутить ее вкус, прикусить сосок, забрать его в рот и потянуть. Но он сидел неподвижно, позволяя ей взять, использовать и выпить себя до дна. Ему хотелось излиться внутрь ее, ощутив восхитительное наслаждение, столь сильное, что оно граничило с болью.

Вероника достигла вершины, и он узнал об этом, услышав ее протяжный стон. Ее ритмические сокращения стали реже, а дыхание выровнялось и приняло более медленный характер, и тогда Монтгомери поднял ее на руки и перенес на свою постель, слегка пошатываясь, но испытывая такое ощущение, будто завоевал весь этот мир.