Путешествие на берег Маклая - Николай Миклухо-Маклай

Все показывало, что они умышленно нарядились так, чтобы показать, что не имели ни времени, ни желания заняться своим костюмом. Обе они плаксивыми голосами тянули печальную песню.

Когда покойника вынесли из дверей, все присутствующие смолкли, встали и хранили молчание до конца. Покойника опустили в вышеописанную коробку, стоявшую посередине площадки; голову покрыли «тельруном» (мешком, в котором женщины носят детей) и потом, пригнув боковые стенки коробки, связали их над головой так, что коробка приняла форму трехгранной пирамиды; затем обвязали очень тщательно лианами и привязали верхний конец к довольно толстому шесту.

Во время этой операции несколько туземцев выступили из рядов и положили около коробки с телом несколько сухих кокосовых орехов и новый, недавно выкрашенный пояс. Двое туземцев взяли концы шеста, к которому был привязан сверток с покойником, на плечи и понесли обратно в хижину; третий взял кокосы и пояс и последовал за ними. Этим церемония кончилась. Присутствующие разобрали свое оружие и стали расходиться. Я пошел в хижину посмотреть, куда положат тело – зароют или оставят просто в хижине.

Последнее предположение оправдалось. Шест был поднят на верхние перекладины под крышей, и пирамидальная коробка закачалась посреди опустевшей хижины. Вдова, уже старая женщина, принялась раскладывать огонь немного в стороне.

Возвращаясь домой, я догнал туземцев; человек 40 зашли ко мне в Гарагаси поболтать о покойнике, покурить, попросить перьев и битого стекла для бритья.

28 мая

Отправился в Гумбу, чтобы найти спутников, желающих идти со мною в Энглам-Мана. Двое с удовольствием согласились. У одной хижины заметил несколько туземцев, изготовлявших якоря для своих сетей. Якорь состоял из обрубка довольно толстого ствола с четырьмя или пятью сучьями, расходящимися почти в одном и том же месте. Эти ветви, обрубленные и заостренные, образовывали лапы якоря. Вокруг средней части ствола были прикреплены лианами камни, оплетенные таким образом, что, казалось, лежали в корзине. Тяжесть камней предохраняет якорь от всплывания.

Недалеко от нас сидела дочь Бугая, девочка лет десяти. Она держала большой плоский камень почти что между ногами и занималась стачиванием раковины из рода Conus в плоские кольца, употребляемые женщинами и девочками в виде ожерелья. Камень был смочен водой, и работа быстро подвигалась вперед.

29 мая

Несмотря на головную боль и головокружение, я решил не откладывать своей экскурсии в Энглам-Мана и идти вечером в Гумбу, а оттуда на следующее утро направиться в Энглам-Мана. Приняв на всякий случай 0,3 г хины, я отправился в Гумбу, сопровождаемый тремя мальчиками из этой деревни, которым дал нести нужные для экскурсии вещи.

Так как уже темнело, то я отправился вдоль морского берега и таким образом добрался до деревни, при входе в которую ожидала меня молодежь Гумбу. С криками «Маклай гена!» (Маклай идет), «Эме-ме» они выхватили мои вещи у несших их мальчиков и проводили меня до площадки, где я нашел целое собрание, занятое ужином. «Тамо» сидели на барле, «маласси» – на земле около хижины.[37]

Как я узнал, сегодня был ужин в честь или в воспоминание умершего, по случаю чего ели свинью, но одни только тамо; маласси же довольствовались одним бау. Как «тамо боро» (большому человеку) и как гостю передо мной поставили большой табир с таро и с большим куском свинины. Немного в стороне, на циновке около костра, лежал Кум и просил меня помочь ему: он жаловался на сильную боль в боку и в животе. Я дал ему несколько капель tincturae opii, и на другой день Кум прославлял мою воду, т. е. лекарство.

После ужина около меня собралась вся деревня. Мы сидели в совершенной темноте. Костра не было, а луна всходила поздно. Меня расспрашивали о России, о домах, свиньях, деревьях и т. п. Перешли потом к луне, которую, очевидно, смешивали с понятием о России, и хотели знать, есть ли на луне женщины, сколько у меня там жен; спрашивали о звездах и допытывались, на которых именно я был, и т. д.

Каждое мое слово выслушивали с большим вниманием. Стало холодно и сыро, и я пожелал идти спать. Несколько человек проводили меня в обширную буамбрамру, принадлежавшую Олуму, одному из туземцев, который должен был идти со мною. Более половины буамбрамры в длину было занято широкими нарами, другая – двумя большими барумами, так что для прохода оставалось не много места, я прозяб, сидя на площадке, и был доволен, что могу напиться чаю, ибо взял с собою все необходимое для этого. На пылающем посередине хижины костре быстро вскипела вода.

Так как в буамбрамре было недостаточно светло, хотя огонь костра весело пылал, я зажег стеариновую свечку. Отыскал чистую доску и, покрыв ее салфеткой, разложил все вещи, необходимые для чаепития, т. е. небольшой чайник, жестянку с сахаром, другую – с бисквитами, стакан и ложку. Все эти приготовления к ужину до того удивляли туземцев, что они даже не говорили, а молча, с напряженным вниманием, следили за каждым моим движением.

Я уже так привык не стесняться десятками глаз, устремленных на меня в упор и следящих за каждым моим движением, что нисколько не стеснялся и поспешил выпить чаю, чтобы отдохнуть. Я постлал на барлу одеяло, красный цвет которого и мягкость возбудили взрыв удивления, и, сняв башмаки, улегся на нары. Человек 5 или 6 остались в хижине и продолжали болтать, но одного жеста с моей стороны было достаточно, чтобы выслать их всех вон. Скоро все стихло в деревне, и я заснул.

Я был разбужен шорохом, как будто в самой хижине; было, однако, так темно, что нельзя было ничего разобрать. Я повернулся и снова задремал. Во сне я почувствовал легкое сотрясение нар, как будто бы кто лег на них. Недоумевая и удивленный смелостью субъекта, я протянул руку, чтобы убедиться, действительно ли кто-нибудь лег рядом со мною. Я не ошибся; но как только я коснулся тела туземца, его рука схватила мою, и я скоро не мог сомневаться, что рядом со мною лежала женщина.

Убежденный, что эта оказия была делом многих и что тут замешаны папаша и братцы и т. д., я решил сейчас же отделаться от непрошеной гостьи, которая все еще не выпускала моей руки. Я поднялся с барлы и заявил, что я спать хочу, и, не зная все еще достаточно туземный язык, заметил: «Ни гле, Маклай нангели авар арен» (ты ступай, Маклаю женщин не нужно). Подождав, пока моя ночная посетительница выскользнула из хижины, я снова занял место на барле.