О приятных и праведных - Айрис Мердок

Джессика писала:

«Мой ненаглядный, мой бесценный Джон, это — всего лишь очередное из моих ежедневных посланий, в которых я пишу о том, что тебе и без того известно: что безумно люблю тебя. Ты был так невероятно добр ко мне вчера после моей безобразной сцены — знай же, как я невыразимо благодарна, что ты остался! Целый час потом лежала на кровати и плакала благодарными слезами. Видишь, любовь в конечном счете всегда заставит нас уступить! И потому я дня не пропущу, чтоб не послать тебе подтверждение своей любви! Я верю, что у нас с тобой есть общее будущее! Тысячу раз твоя

Джессика».

Проклятье, выругался про себя Дьюкейн. До чего же ему не хотелось, чтобы эти две женщины увидели письма друг друга! Бесполезно было бы объяснять Джессике, что у Кейт просто восторженный склад натуры, или объяснять Кейт, что Джессика обитает в придуманном ею мире. Письмецо Кейт выглядело в точности как записка от любовницы. Джессика будет уверена, что он ей лгал, и мысль об этом была нестерпима! Разлуку с Джессикой он мог пережить спокойно, но чтобы она так дурно думала о нем — не мог… С письмом от Джессики обстояло еще хуже. Пожалуй, можно было бы попробовать признаться Кейт во всем начистоту, но нежное романтическое очарование их отношений будет утрачено безвозвратно, и Кейт, вполне справедливо, будет чувствовать себя обманутой. Да и поверит ли она ему до конца? Во всяком случае, прежнего между ними уже не будет никогда. И в то же время Дьюкейн с пугающей ясностью сознавал, что выхода нет. Пойти на сделку с Макрейтом было нельзя, положение создалось бы невозможное, не говоря уже о предосудительности такого шага. Оставалась одна надежда: припугнуть негодяя.

— Усвойте себе твердо, Макрейт, — сказал Дьюкейн, — я не соглашусь на ваше гнусное предложение. Вы не получите от меня ни гроша. А если вздумаете отослать эти письма упомянутым двум дамам, я немедленно отправляюсь в полицию и предъявляю вам обвинение в шантаже. Не убежден, что длительное пребывание в тюрьме придется вам по вкусу.

— Зачем же так-то, сэр, — не стоит, — сказал Макрейт, всколыхнув ухмылкой припухлости своего лица. — Вы это, думается, не серьезно. Потому что при таком раскладе, сэр, мне просто останется рассказать эту историю ребятам из газет. Вы представляете, как расстроятся обе молодые дамы!

— Ах ты, подлец! — вырвалось у Дьюкейна.

— Зря вы так горячитесь. В конце концов, сэр, мы с вами сейчас на равных, у вас есть свой интерес, у меня — свой. И почему ваш должен перевесить?

Главное сейчас — выиграть время, думал Дьюкейн. Пока он верит, что я могу раскошелиться, он писем отсылать не станет. Придется объяснить все это Кейт и Джесс, подготовить их, делать нечего. Вот только — как?.. Вслух он сказал:

— Что ж, у вас сильная позиция, Макрейт, не стану отрицать. Голова у вас работает, поздравляю. Я обдумаю ваш план. Допускаю, что мы, возможно, и договоримся, при том условии, что ваши запросы будут действительно очень скромны. Если же ваши аппетиты возрастут, предупреждаю — я непременно обращусь в полицию. Я подумаю — только на это мне нужно время. Заходите денька, так, через три.

— Спасибо, сэр, большое спасибо! Я знал, что вы отнесетесь, как бы сказать, спокойно и рассудительно. Не мог бы я, сэр, по такому случаю понадеяться на небольшую наличность, без никаких для вас обязательств, всего лишь в знак дружеского расположения?

— Относительно нашей дружбы у меня есть сомнения, — сказал Дьюкейн. — Но впрочем, вот вам два фунта.

— Ох, спасибочки, сэр! И еще, — я извиняюсь за такое нахальство, но помните, сэр, что в любой момент имеется Джуди, моя, значит, супруга, и что мы — Джуди, стало быть, и я — всегда друг друга поймем, она у меня сговорчивая по природе, философски смотрит на вещи, если можно так выразиться, а вы ей, сэр, как раз очень приглянулись, так что если вам когда придет охота…

— Да как вы смеете так говорить со мной о своей жене! — вскричал Дьюкейн. — Убирайтесь! Вон отсюда!

Он метнулся к двери и распахнул ее.

От двери торопливо отскочил Файви и сделал вид, что наводит порядок на столе, стоящем в холле.

— Подслушивали, да? — рявкнул на него Дьюкейн. — А ну, Макрейт, пошел вон!

— Ладно, сэр, хорошо, но я еще зайду, как мы условились, — бормотал Макрейт, прошмыгивая в холл.

Поравнявшись с Файви, он задержался на мгновенье, и оба, точно два пса, застыли, воззрясь друг на друга. Затем Макрейт выскочил в парадную дверь.

Дьюкейн напустился на Файви.

— Вы пьяны! — крикнул он. — Я это понял уже по вашему дыханию! Подите проспитесь! И если я когда-нибудь еще поймаю вас на том, что вы подслушиваете, — рассчитаю на месте!

Файви качнулся, обласкал Дьюкейна недоуменным и укоризненным взглядом ясных карих глаз, совершил оборот кругом и с большой осторожностью начал подниматься по лестнице. Дьюкейн вернулся в гостиную и захлопнул дверь.

Он разорвал фотографии на мелкие кусочки. Потом сел и обхватил голову руками. Честно говоря, он без зазрения совести обманывал Кейт и Джесс. Никаких «объяснений» для подобного поведения не существовало. Оно все равно будет выглядеть гадко, в точности таким, какое и есть. Он получит то, что заслужил. И в довершение всего, этот сукин сын имел наглость предложить ему свою жену! Невероятно, чтобы Джуди Макрейт… В эту минуту Дьюкейну внезапно открылось нечто такое, о чем следовало бы догадаться давным-давно.

— Што с фами, Пола?

— Венера, Купидон, Прихоть и Время.

— Что-что?

— Нет, ничего.

— Когда же мы приступим к чтению «Энеиды»?

— Потом. После… Словом, потом.

— После чего?

— Просто — потом.

— Да что с вами, дружок?

— Ничего, Вилли. Вон Барбара к вам идет. Мне пора. Благодарю за урок.

Неустанно движется на север по Индийскому океану корабль Эрика; Эрик стоит на носу, он — ростр этого корабля; большое лицо его отполировано ветром, литая грива золотистых волос откинута назад. Он подался всем телом вперед, поверх сверкающего моря, устремляя на север, навстречу роковому свиданью, обжигающий узкий луч своей воли. Неутоленную ярость несет он в себе на предстоящую им встречу. Что можно противопоставить ей? Достанет ли все еще любви для исцеления или уже потребно только мужество перед напором силы? Что пользы теперь даже спасаться бегством, если тебя непременно найдут, и твое бегство сведется к боязливому ожиданию, где-нибудь в чужой комнате, того, что с лестницы послышатся неотвратимые шаги? Нет, нужно ждать его здесь, ждать без единого слова, плотно сжав губы, никому не делая признаний, ни к кому не взывая о помощи. Слишком поздно; теперь уже и гордость не позволит. Такое пиршество ума, утонченности, высоколобой учености — и после этого приходит то, что ты должна принимать тупо и молча. Эрика больше не обуздать и не укротить — его придется, к чему бы это ни привело, безропотно терпеть. Вот для чего и потребуется мужество — для этого безоглядного долготерпения, когда тебя, втайне от всех, будут разнимать на части; для готовности отдать, в какой бы странной форме об этом ни попросили, око за око и зуб за зуб. Так будет, — и причиной тому не только неуклонное приближение корабля, но и отринутое без искупления прошлое, заживо погребенное в своем сатанинском безмолвии. Пусть же теперь ей хватит сатанинского мужества достойно встретить эту воскресшую кровоточащую тень. Но ах, как слаб человек, как жадно он ищет опоры, как жалобно причитает душа — хоть бы всего этого никогда не было, хоть бы опять все стало, как прежде! Как горько вспоминать о свежевыкрашенной двери и о красивой женщине, входящей в эту дверь! Какая горечь оттого, что вспоминать об этом горько! Ах, Ричард, Ричард, Ричард!..