Девушка и ночь - Гийом Мюссо

Я утерла слезы и вышла в коридор. Там мы столкнулись с тобой, но ты, даже не извинившись и не сказав мне ни слова, стремглав понесся вниз по лестнице.

* * *

Так вот. Я уже вошла в комнату Винки и чувствовала себя одинокой дурочкой с чашкой чая в руках. Вашего разговора я не слышала, но могу предположить, что Винка продолжала играть свою привычную роль. Благо она знала ее как свои пять пальцев и умела ловко управлять актерами в своем кукольном театре, выставляя себя эдакой несчастной жертвой.

Я поставила эту чертову чашку на тумбочку и бросила взгляд на Винку – она уже спала. Одна моя половина угадывала желание, которое она вызывала. Мне едва ли не хотелось прилечь к ней, прикоснуться к ее прозрачной коже, к ее алым губам и целовать ее длинные, изогнутые ресницы. Но другая моя половина ненавидела Винку, и я шарахалась от нее – на ее образ накладывался образ моей матери – пусть всего лишь на мгновение.

* * *

Надо бы вернуться к себе и заниматься дальше, но что-то удерживало меня в этой комнате. На подоконнике стояла наполовину опустошенная бутылка водки. Я сделала пару глотков прямо из горлышка, а потом начала всюду шарить – читать разбросанные на столе бумаги, перелистывать записную книжку Винки. Распахнула шкафы, чтобы примерить ее шмотки, и тут наткнулась на аптечку. Я почти не удивилась, когда увидела там снотворное и транквилизаторы.

У нее был полный набор законченной наркоманши. Спрашивается, как она раздобыла эти лекарства. Среди груды упаковок я наткнулась на старые рецепты, выписанные каннским врачом, неким доктором Фредериком Рубенсом. Видно, этот эскулап сорил наркотиками, как леденцами.

Тюбик со снотворным был полный. Мне были знакомы его свойства – этот препарат обычно назначают при хронической бессоннице, а поскольку он вызывает привыкание и период полувыведения у него довольно долгий, применять его следует в течение ограниченного времени. Он не из тех, которые можно глотать запросто и беспрерывно. Насколько мне известно, его еще употребляют для кайфа, смешивая со спиртным и даже морфином. Сама я его никогда не принимала, но слышала, что он оказывает пагубное воздействие: человек теряет контроль над собой, ведет себя неадекватно и нередко полностью теряет память. Один наш преподаватель, врач-интенсивист, говорил нам, что в больницы все чаще попадают пациенты с передозировкой и что этот препарат иногда используют насильники, чтобы подавить у своих жертв волю к сопротивлению и напрочь лишить их памяти. Рассказывают и такую печальную историю: как-то раз на тусовке, где-то под Грасом[150], одна девица, не рассчитав дозы, подожгла себя и бросилась со скалы.

Я до того устала, что у меня путались мысли. В какой-то миг, даже не знаю, с чего бы вдруг, мне приходит в голову растворить в чае эти таблетки. Я не хотела убивать Винку. Я просто хотела, чтобы она навсегда исчезла из моей жизни и из твоей. И часто мечтала, чтобы ее сбила машина посреди улицы или чтобы она покончила с собой. Я не собиралась ее убивать – и все же насыпала пригоршню таблеток в горячую чашку. На это ушло всего лишь несколько секунд, а я как будто раздвоилась и глядела на происходящее со стороны, в то время как с таблетками химичил кто-то другой.

Я закрыла за собой дверь и вернулась к себе. Ноги меня уже совсем не держали. На сей раз усталость сразила меня наповал, я улеглась в постель и взяла папку с записями по анатомии. Ведь мне надо заниматься, надо сосредоточиться на конспектах, но глаза закрывались сами собой – и я провалилась в сон.

А когда проснулась, кругом стояла кромешная тьма, а я лежала вся в поту, как при высокой температуре. Будильник показывал половину первого ночи. Я не могла поверить, что беспробудно проспала целых восемь часов. Я не знала, приходил ли ты, Тома, в это время. И как там Винка, я тоже не знала.

Вспомнив, что недавно произошло, я в ужасе постучала в ее дверь. В ответ тишина, и я решила зайти к ней в комнату. На тумбочке стояла пустая чашка. Винка все так же спала, в том же положении, в каком я ее оставила. По крайней мере, я старалась себя в этом убедить, но, наклонившись к ней, обнаружила, что она уже остыла и больше не дышит. У меня замерло сердце, на меня словно обрушилась ударная волна. Я упала, как подкошенная.

Все свершилось – возможно. Быть может, все должно было закончиться так с самого начала – смертью и страхом. И я знала, каким должен быть следующий шаг: со мной тоже все было кончено. Надо было навсегда освободиться от этой скрытой муки, которая уже давно терзала меня изнутри. Я открыла нараспашку окно, собачий холод пробрал до костей, он кусал, пожирал меня. Я взобралась на подоконник, чтобы спрыгнуть. Но не смогла. Как будто ночь, насытившись мной, отринула меня. Как будто смерть решила не тратить времени на меня, никчемную мелкую тварь.

* * *

Я брела по кампусу, как слепая, как зомби. Озеро, Каштановая площадь, административные корпуса… Кругом все черно, мрачно, безжизненно. Кроме окна в кабинете твоей матери. Она-то мне и нужна. Я увидела в окне ее силуэт и подошла ближе. Она о чем-то оживленно спорила с Франсисом Бьянкардини. Тут она заметила меня и поняла: стряслось неладное. И вместе с Франсисом кинулась ко мне. Я уже совсем не держалась на ногах. Упав в их объятия, я выложила все начистоту – мой путаный рассказ прерывался рыданиями, я прерывалась на каждом слове. Прежде чем звонить в ССМП[151], они побежали к Винке. Осмотрев тело, Франсис покачал головой, как бы говоря, что вызывать «Скорую» бесполезно.

И тут я упала без чувств.

* * *

Придя в себя, я поняла, что лежу на диване в кабинете твоей матери и ноги мои до колен прикрыты пледом.

Аннабель сидела рядом, у моего изголовья. Ее самообладание поразило меня и в то же время успокоило. Она всегда мне нравилась. И она всегда была добра, благоволила ко мне и поддерживала, помогала мне во всех моих начинаниях. Только благодаря ей я смогла получить комнату в общежитии. Это она убедила меня пойти учиться на врача, и она же говорила мне слова утешения, когда ты от меня отвернулся.

Она спросила, как я себя чувствую, и попросила подробно рассказать, что случилось.

– Главное, не забудь ни единой мелочи.

Мне пришлось повиноваться и заново пережить роковое стечение обстоятельств, повлекшее за собой смерть Винки. Ревность, приступ безумия, передозировка снотворного… Я попыталась оправдаться, а она приставила палец к моим губам.

– Своим раскаянием ты ее не вернешь. А кто-нибудь еще, кроме тебя, мог видеть тело Винки?

– Может, Тома, хотя не думаю. Мы с ней были единственными во всем общежитии, кто никуда не поехал на каникулы.

Она накрыла мою руку своей и, стараясь поймать мой взгляд, строго объявила:

– Сейчас, Фанни, тебя ждет самая важная минута в твоей жизни. Тебе предстоит принять трудное решение, притом быстро.