Придурки - Дмитрий Горчев

Было ещё, говорят, несколько попыток спиздить птичку, но про это лучше не рассказывать – есть такие вещи, которые просто не нужно трогать пальцами. Просто не нужно – и всё.

Подземный Пушкин отличается от наземного также сильно, как крот отличается от мыши.

Мышь – существо относительно симпатичное: домовитое, но слишком уж суетливое. А крот угрюм, целенаправлен и думает исключительно о том, кого бы сгрызть. Весьма неприятный.

Вот и Подземный Пушкин тоже был неприятен: именно он написал такие произведения, как «во глубине сибирских руд», «пир во время чумы», «каменный гость», «буря мглою» ну и прочую всякую поебень.

Логично было бы предположить, что «мороз и солнце день чудесный» написал Наземный Пушкин – но нет! Наземный Пушкин занимался исключительно игрой в карты, еблей баб и стрельбой с дантесом.

А кто тогда написал все остальные произведения Пушкина? Вот это никому, совершенно никому так до сих пор и не известно. Возможно даже, что их никто не написал.

Ровно в полночь с линейного флагмана был подан Сигнал Особой Важности о торжественной встрече Высочайшего Тезоименитства.

В последний раз до того сигнал подавался к двухсотлетию дома Романовых, и по всему ему следовало быть благополучно изъятым вместе с ятем и фитой, но, поскольку морская грамота всегда выходила за рамки разумения комиссаров и начкомбедов, сигнал этот пережил не только продразвёрстку и коллективизацию, но, бери выше, войну, застой и ускорение и был выучен наизусть любым, самым худым нахимовцем до такой степени, что разбуди его с дикого бодуна в Буркина-Фасо после трёхдневного увольнения на берег к чёрному мясу – продудит он его тебе на голых губах и снова свалится так, что хоть окурки ему об пузо туши.

Сигнал Особой Важности был немедленно подхвачен и усилен флагманским же эсминцем и подводной лодкой без опознавательных знаков, у которой и перископа-то целиком не всякий достоин видеть.

И так они дудели, все трое, выкрашенные стальной краской, с номерами и без, по кильватер в шелухе и по ватерлинию в мазуте, флаги на реях и матросы у всех свистнутые наверх. Крутились решётчатые антенны, и прожектора шарили акваторию, пока не нашарили-таки виновника торжества, приговоренного за пьянство к пожизненному цивильному каботажу – Его Сегодня Тезоименитство, которое под счастливый женский смех металось без кальсон, тщетно прикрывая топорщащиеся яйца, по палубе чрезмерно освещённого прожекторами списанного буксировочного катера.

– Вот сука! – сказал адмирал всего и вся и дал по особой связи линейного флагмана телефонограмму жене, назвав её рыбкой.

– Вот пизда! – сказал капитан первого ранга флагманского же эсминца и приказал впустить на борт блядей.

– Как ты могла? – горько спросил капитан подводной лодки и весь в белом спустился в люк: ему всё равно два года валяться на дне одному, без женщин, от которых останутся одни запахи, да и те смутные, не чета вони от подлодочных матросов, переводящих на пердеж от ужаса совсем уже последний неприкосновенный кислород.

Так и повыли все немного, повращали прожекторами да и успокоились.

И то правильно. Главное – спутник вражеский не потревожить, который глядит вниз стеклянным глазом, и на всё ему насрать, пока триггер у него не сработает.

А отчего у него этот триггер срабатывает – этого он и сам не знает.

Однажды в ночь перед Рождеством явился к одному человеку Чорт. Обычная, словом, история.

Ну, с Чортом все знают, как надо поступать: намотать его хвост себе на руку, слегка высечь, а затем вскочить ему на плечи и лететь в город Петербург за черевичками.

Вот и этот человек всё именно так и сделал, хотя спроси его кто-нибудь: «А зачем тебе черевички-то?», он, пожалуй что, и не придумал бы, чего ответить. Так положено.

Полёт был не очень приятный: температура за бортом минус пятьдесят, но приземлились возле царицы-ного дворца вполне благополучно. Однако тут выяснилось, что никакой царицы в этом дворце давно уже нет: там развесили картины в богатых рамах, а в центре зала положили сушёного человека, да такого чёрного и страшного, что даже сам Чорт перекрестился два раза, правда задом наперёд.

Бабушка из бывшего дворца рассказала человеку, что старую царицу давно уж расстреляли в городе Екатеринбурге вместе с детками и мужем, так что царицы больше никакой нет. Зато есть губернатор, тоже женщина: добрая, строгая и справедливая. И живёт она совсем в другом дворце и ведёт к тому дворцу дорога из красного кирпича.

Пошёл человек по этой дороге, да, видно, не по той: оказался он незнамо где: там и фонарь-то один на всю улицу светит, а не то чтобы дворец.

Встретил зато по дороге молодого человека, который шёл кого-то зарубить топором, хвать – а топора-то и нету. Одна петелька под мышкой осталась: не то потерял, не то взять забыл. А без топора как ему узнать: тварь ли он дрожащая или право имеет? Ну и пошёл он тоже к губернатору, чтобы новый топор просить.

Потом встретили другого человека, в кальсонах и нижней рубахе, – шинель искал, очень из-за неё волновался. Ну и его тоже с собой взяли, может быть, и ему как-нибудь помогут.

Долго они шли. А улицы всё темнее, и дома всё выше. Совсем уже сил нет идти, а дворца всё не видно. Зашли они в какой-то тёмный и страшный подъезд да и заснули от горя возле батареи. И даже Чорт в кармане и тот заснул.

И не поняли они даже, что чудеса уже начались: поди-ка нынче в обычную ночь найди подъезд с тёплой батареей да без кодового замка!

И приснился им всем один и тот же сон: будто бы вошла в этот подъезд сама госпожа губернатор и вся свита при ней. Отчитала она придворных за грязь и непорядок, а потом посмотрела мудрыми своими глазами на всех четверых спящих и всё-всё про них поняла.

Взмахнула она рукой да и растаяла в воздухе. И вся свита тоже растаяла, будто и не было никого.

Тут и проснулись они все разом, сидят, глаза таращат. И оказывается, что желания их все осуществились: лежит на полу новая милицейская шинель с сержантскими погонами, а рядом стоят черевички. Ну не совсем черевички – скорее боты, зато войлочные, на резиновой подошве. И в одном лежат два рубля серебром, а во втором – единая карточка на все виды транспорта.

И молодой человек хлопнул вдруг себя по лбу: «Понял! Нет, не тварь я дрожащая! И старушку рубить необязательно. Хорошо-то как!»

И даже Чорту досталась тёплая лыжная шапочка с прорезями для рогов – чтобы не мёрзла у него лысина. Чорт, он ведь был совсем уже немолодой – даже и сам не помнил, до какой степени немолодой: последние восемь тысяч лет помнил хорошо, а предыдущие шесть миллионов – как во сне. Были они или не были? Действительно ли был он светлым ангелом или почудилось? Да какая разница – неважно это!