Рожденный дважды - Фрэнсис Пол Вилсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зябко ежась от холода, она поспешила обратно к входной двери. Завтрашний день будет тяжелым – ей придется солгать ему, как она задумала, но, когда буря стихнет, они начнут жизнь сначала.
Теперь все будет в порядке.
Джерри Беккер видел, как Кэрол вернулась в дом.
Что, черт возьми, все это значит?
Сначала она вышла с каким-то свертком, шла крадучись, затем обогнула дом и подошла к боковой стене, встала на колени в кустах и вернулась без свертка.
Какой-то бред!
Но какой-то бред мог быть как раз тем, чего ждал Джерри. Жена Стивенса явно что-то прятала. Но от кого? От мужа? Или от налоговой службы? От кого?
Джерри подождал несколько минут, пока не увидел, что свет в доме погас. Он улыбался. Пусть парочка в доме крепко заснет, а тогда он примется за поиски. Джерри умел искать и находить.
Ждать осталось недолго.
Среда, 6 марта
Джим проснулся с ощущением скованности, душевной боли и тошноты, как будто Чарли Уаттс использовал его затылок вместо турецкого барабана. В понедельник ночью он ни на минуту не сомкнул глаз. Он так старался заснуть – свернулся в клубок под одеялом и надеялся, что задремлет, проснется попозже и обнаружит, что все происшедшее ему просто приснилось. Но сон не шел. И он лежал здесь в темноте, напряженный и скованный; мысли в голове лихорадочно сменяли одна другую, а желудок сжимался в тугой тяжелый узел, пока не рассвело и его не позвала Кэрол. Только усталость и несколько уколов снотворного дали ему возможность поспать прошлой ночью. Но он совсем не чувствовал себя отдохнувшим.
Это никуда не годится. Ему нужно взять себя в руки. Он терпеть не мог жалеть самого себя, но ощущал, что готов ныть и плакаться на судьбу.
Но, черт побери, он имел право чувствовать себя страдальцем! Он пытался выяснить, кем были его родители, и обнаружил, что их у него не было. И еще хуже то, что он сам неизвестно кто.
Я – не я, я – частица кого-то еще!
Мысль об этом тяжелым грузом давила ему на грудь, вызывала спазм в желудке.
Почему? Почему я? Почему у меня нет матери и отца, как у всех остальных? Неужели я требую слишком многого?
Все оказалось таким чертовски нереальным!
Он прищурился от ярких лучей утреннего солнца, лившихся через окно. Часы показывали начало девятого. Почти машинально он потянулся за записями.
Их не было!
Он мог поклясться, что оставил их здесь, сбоку, на кушетке. Он вскочил и приподнял подушки, посмотрел под кушеткой, даже развернул скатанный матрас. Исчезли!
Казалось, сердце его выпрыгнет. Джим поспешно прошел через небольшой холл и гостиную в спальню. Запах свежесваренного кофе остановил его.
– Кэрол!
– Я здесь, Джим.
Что Кэрол делала дома? Сегодня у нее рабочий день. И тут до него дошло: очевидно, она забрала записи. Она прочитала их! О, только не это!
Он бросился в кухню.
– Кэрол! Папки! Где они?
Она поставила свою чашку кофе и обняла его за шею. Ее длинные светлые волосы струились по плечам. Она выглядела очень красивой.
– Я люблю тебя, Джим!
В другое время в нем проснулось бы желание, но сейчас все его чувства были подчинены одному.
– Записи – ты взяла их?
Она кивнула.
– И я их прочитала.
Джиму показалось, будто пол уходит у него из-под ног.
– Ради Бога, прости, Кэрол. Я не знал. Я правда не знал. Если бы я знал, я ни за что не женился бы на тебе.
– Знал – что? Что ты клон Хэнли?
Ее глаза смотрели так нежно, с такой любовью, ее голос звучал так ласково и успокаивающе. Как может она оставаться такой спокойной?
– Клянусь, я не знал.
– Какая разница, знал ты или нет?
– Какая разница? Как ты можешь так говорить? Я – шутка природы. Результат научного эксперимента!
– Неправда! Ты – Джим Стивенс. Мужчина, за которого я вышла замуж. Мужчина, которого я люблю.
– Нет! Я частица Родерика Хэнли!
– Ты Джим Стивенс, близнец Хэнли.
– Хотел бы я им быть! Он взял от себя кусок, засунул его в эту шлюху и вырастил меня как какой-нибудь черенок одного из наших цветущих кустов. Знаешь, как это делается? Отрежешь, воткнешь в землю, как следует польешь, и получается новый куст.
– Не говори так!
– А может быть, я не черенок. Я скорее опухоль. Вот что я такое. Чертова опухоль!
– Прекрати! – вскричала она, впервые проявляя горячность. – Я не позволю тебе говорить о себе такое!
– А почему? Все другие будут так говорить!
– Нет, не будут! Я – единственная, кто знает твою тайну, и ничего подобного мне в голову не приходит.
– Но ты – другое дело.
– Вот именно. Потому что никто больше ничего не узнает, если ты сам не расскажешь. И даже если расскажешь, никто тебе не поверит.
Она произнесла это таким непререкаемым тоном, что Джим с некоторой опаской задал следующий вопрос.
– Записи! Где они?
– Там, где им место! В мусоре.
– Не может быть!
Он выскочил и бросился к входной двери.
– Не старайся, – услышал он слова Кэрол за своей спиной. – Грузовик приезжал в половине седьмого.
Внезапно его охватила злость. Больше чем злость. Ярость.
– Ты не имела никакого права! Никакого права, черт побери! Эти записи принадлежали мне!
– Не спорю, они принадлежали тебе, но тем не менее я их выбросила. Если они еще не попали в печь для сжигания мусора, то окажутся там очень скоро.
Она говорила так холодно, так невозмутимо, не испытывая никаких угрызений совести. Ее отношение к собственной выходке выводило его из себя.
– Как ты могла!
– Ты не оставил мне иного выбора, Джим. Ты позволил этим записям поедать тебя живьем. Поэтому я от них избавилась. Ты собирался дать им возможность погубить твою жизнь. А я не могла находиться рядом и смотреть на это. Но теперь дело сделано. Их нет, так что тебе остается примириться с тем, что ты узнал, прийти в себя и продолжать жить. Тебе придется признать, что ты почувствуешь облегчение, если этих записей не будет все время при тебе, если ты перестанешь непрестанно возвращаться к ним, выискивая какую-нибудь ошибку, доказывающую их несостоятельность.
