Скиталец - Дмитрий Видинеев

Поджала губы, бросила спичку на альбом, и тот загорелся. Она смотрела, как огонь жадно пожирает бумагу, а сама думала, что это умирает частичка души Лира. Был ли он маньяком, нет ли – все теперь в прошлом, в тайной комнате, от которой лучше держаться подальше.

– Вы вчера спросили, были ли у меня свои счеты к Лиру, – глядя на огонь, произнес Федор. – Ну так я вам расскажу кое-что… У меня была дочка, Элли. Она пропала много лет назад. Мы тогда с женой едва с ума не сошли.

– Могу себе представить, – ужаснулась Алина.

– Ей тринадцать было. В то время я никак не связывал ее исчезновение с Лиром, гораздо позже начал подозревать его. Так что да, это у меня личное… Долго мы надеялись, что она найдется, можно сказать, в чудо верили, а потом сначала жена надежду потеряла, затем и я. До сих пор те времена с ужасом вспоминаю. Я запил по-черному, совсем опустился, только и делал, что неприятности на свою задницу искал. Однажды к следователю, который дело Элли вел, домой приперся, скандал устроил, орал, что таким, как он, даже карманников ловить доверить нельзя, а не то что пропавших детей разыскивать… Меня так и раздирало обвинить кого-то, сорвать злость. Но я и себя винил, бесконечно в голове прокручивал тот день, когда она пропала. Все эти чертовы «если бы, если бы, если бы…». Они с ума сводили. Если бы я тогда не поехал в город. Если бы взял ее с собой. Если бы погода была хреновой и она не вышла бы из дома… Да уж, изводил я себя как мог. А жена как тень ходила, даже на мои пьяные истерики никак не реагировала. Молчала все время, иной раз за целый день могла ни слова не произнести, – Федор отошел на шаг от горящего альбома, уставился на серое небо. – Я должен был поддержать ее, но какое там… со своей злостью все мозги растерял. Общее горе сближает людей, а в нашем случае наоборот вышло. По моей вине, конечно. Никогда себе этого не прощу, сейчас вспоминаю и не понимаю, как я мог быть таким уродом. Она к матери в Калугу уехала, а через год мы развелись. С тех пор почти не общаемся, но как-то она позвонила мне и… несла полный бред, и голос у нее был странный такой, отрешенный. Говорила, что Элли ушла от нас по дороге из желтого кирпича и что сейчас она в Изумрудном городе. Не знаю, может, с антидепрессантами перебрала. Это ее идея была назвать дочку Элли, она просто обожала эту сказку.

Альбом догорел, страшные художества Лира превратились в горстку обугленной бумаги, которую Федор разворошил мысом ботинка.

– Я вчера обнаружил в этом альбоме один рисунок… На нем была изображена девочка, похожая на Элли. Очень похожая. Но правая сторона лица на рисунке была нормальная, а левая… уродливая, не человеческая.

Алина покачала головой, глядя, как легкий ветерок подхватывает темные чешуйки пепла.

– Не знаю, что и сказать.

– Да ничего и не нужно говорить. – Федор выдавил улыбку, хотя лицо оставалось грустным. – А знаете, теперь, когда эти рисунки сгорели, на душе как-то легче стало.

– Ощущение, словно занозу вынула, – добавила Алина.

Она увидела божью коровку, которая точно искорка пролетела мимо лица Федора и сделала круг над сгоревшим альбомом. Алина вытянула руку, а букашка словно того и ждала – подлетела и села прямехонько на ладонь.

– Ого, – удивился Федор, а Цезарь отчего-то тявкнул по-щенячьи тонко и завилял хвостом.

«Ну привет. Это снова ты?» Алине хотелось верить, что по ладони сейчас ползает та же самая божья коровка, которая несколько дней назад улетела навстречу грозовому фронту. А теперь вернулась, как старая подруга. Жаль, говорить не умеет, ведь очень хотелось знать, где она была, что видела.

* * *

Несмотря на трагическую историю, которую поведал Федор, настроение Алины не ухудшилось. Сочувствие вызвало грусть, но ненадолго. Когда мыла полы, готовила обед, думала о всяких приятных мелочах, вроде севшей на ладонь божьей коровки. Плохие мысли на дух не подпускала.

А в полдень включила телевизор, чтобы посмотреть выпуск новостей, и репортаж с места страшных событий, которые произошли минувшей ночью, заставил забыть о приятных мелочах.

Молодой репортер, чуть запинаясь от неопытности или волнения, рассказывал про убийство двенадцати человек. Это случилось в Шатурском районе Московской области в так называемом оздоровительном лагере религиозной организации «Церковь Святых последних дней». О деталях трагедии, в интересах следствия, полиция умалчивала. С выжившими работали психологи. О связи убийств в лагере с убийством семьи в дачном поселке пока ничего не известно…

Алина смотрела на экран телевизора и чувствовала, как в душе наступает ненастье. В голову снова полезли мысли о мистике, которых она так старательно избегала.

Репортер стоял на фоне двухэтажного здания. Камера меняла ракурс, выхватывая то спортивную площадку, то сооружение с круглой сценой, похожее на открытый кинотеатр, то фонари с круглыми плафонами, то огромную пирамиду. Объекты, которые утром нарисовал Максимка.

Алина взглянула на сына. Он сидел на диване и – о чудо – в кои-то веки читал книжку «Незнайка на Луне». И вид у него был увлеченный.

– Можешь рассказать про свой рисунок?

– А? – он отвлекся от чтения.

– Почему ты нарисовал то, что нарисовал?

– Ну-у… я не знаю.

– Может, тебе все это во сне приснилось?

Он задумался.

– Может, и приснилось. Ма, я правда не знаю.

Алина не стала больше расспрашивать. Откинулась в кресле, покосилась на тетрадку на столе: еще одна загадка? Как же надоели эти чертовы загадки, тем более от них веяло холодом. В голову просочилась неприятная мысль: «А может, пора возвращаться в Москву? Все равно ведь придется рано или поздно».

Впервые она почувствовала себя неуютно в этом доме. Появилась уверенность, что, пока они с сыном здесь живут, страшные сны не прекратятся. И кто знает, возможно, завтра или послезавтра Максимка неосознанно такое отчебучит, что пророческий рисунок и найденный посреди ночи тайник с альбомом покажутся невинными пустяками. Да уж, хватит отмахиваться от очевидного: здесь что-то неладное творится. Можно сколько угодно подгонять ответы на странные загадки, но в конце концов так недолго и свихнуться.

Москва? Дом Лира? Трудно было выбирать, какое из двух зол меньшее. Но Алина решила, что заставит себя хорошенько над этим поразмыслить.

То озноб, то жар – Лир чувствовал себя ужасно. Невыносимо хотелось сахара, но карлики забрали все до последнего кусочка, да еще и в хранилище нагадили.

Кое-как обработал рану на голове, залепил ее пластырем. Но были еще сломанное ребро и онемевшая рука – тут уж он ничего не мог поделать, оставалось только стонать, жалеть себя и мечтать о больничной койке.

В полубреду Лир бродил по комнатам убежища. Иногда ложился на кушетку, но тут же вскакивал. Порой ему мерещилось, что в темных углах кто-то прячется, в такие моменты он кричал, съежившись от страха: «Кто здесь?! Кто здесь?!» Крик вызывал острую боль в боку, и Лир замолкал, судорожно успокаивая себя: «Там никого нет! Померещилось!»