Цивилизация запахов. XVI – начало XIX века - Робер Мюшембле

Чудовищная вонь городов и мест пребывания королевского двора в XVI–XVII веках отнюдь не ведет к ослаблению обоняния. Напротив, люди в ту эпоху были абсолютно убеждены в необходимости ставить ольфактивные барьеры, непроницаемые для инфекций и зловония, которые сопровождают приход эпидемии чумы. Они тренируют обоняние, чтобы получить сигнал неминуемой опасности, а также чтобы в полной мере наслаждаться жизнью. Именно об этом пишет в 1649 году поэт Жан де Бюссьер в забавной оде к тюльпанам.

Когда в Голландии началась тюльпаномания и за луковицы, недавно появившиеся в Европе, отдавались целые состояния, французы по-прежнему предпочитали душистую эротичность мощных животных запахов, скрашенных цветочными нотами, этим «принцессам» без запаха. Прочь, опьяняющие запахи! Богатство, накопленное голландской буржуазией, уловки коммерсантов, для которых деньги не пахнут, преждевременно вывело кальвинистскую Республику Соединенных Провинций Нидерландов на путь дезодорации. Сильные мира сего во Франции короля-воина ведут себя иначе. С их точки зрения, без сильно пахнущих духов жить невозможно, они вуалируют смерть, как явствует из оды де Бюссьера. Отсутствие запаха неприемлемо, потому что оно способно подорвать психологическую защиту, выставленную против страха, возникающего из‐за вездесущности зловонных испарений — сигналов неминуемой зловещей опасности, против которой выставляют невидимую душистую защиту. Эта опасность существует повсюду и постоянно. Человеческая жизнь коротка — в среднем вдвое короче, чем в наши дни. Врачи не лечат. В лучшем случае они могут лишь помочь справиться со страхом смерти, предлагая бесчисленные секретные снадобья: с нашей точки зрения, они не оказывали никакого действия, но люди той эпохи применяли их с глубокой верой и надеждой. Кровопускание, сделанное заразившемуся чумой, старику или умирающему, обретает смысл лишь в этой обстановке надежды, поддерживаемой религией.

Более того. Для общества XVI–XVII веков характерна безжалостная эксплуатация животных. Свиньи, к примеру, используются вплоть до щетины, из которой делают щетки, и мочевых пузырей — они идут на фонари и детские мячи. Вероятно, животным никогда не жилось так плохо. На диких животных жесточайшим образом охотилась знать и короли. Домашних животных заставляли работать на износ, пока машины не пришли им на смену. Животные были необходимы для путешествий, для перевозки грузов и для сельскохозяйственных работ, эксплуатировались в огромных количествах. Не стоит забывать, что из их кожи делались седла и шоры, а также украшения для людей. Их кровь, мясо, отходы жизнедеятельности, кожа — необходимейшее первичное сырье, и многие элементы животного происхождения входили в медицинские рецепты. Собачья кожа шла на перчатки модников и кокеток, а из шкурок кошек и кроликов шили теплые перчатки. Массовые убийства животных, о которых свидетельствуют, например, сотни телячьих голов на чердаке одного перчаточника, обнаруженные в 1557 году[287], распространяли в городах трупный запах. К этому надо присовокупить зловоние, исходившее от трупов, захороненных внутри и вокруг церквей, часто на небольшой глубине, — до того как в 1776 году кладбища было постановлено выносить за городскую черту. Злоупотребление опьяняющими ароматами веществ, извлекаемых жестокими методами из половых желез экзотических животных, служило для маскировки этого одуряющего духа. Люди верили, что амбра, мускус и цивет вдвойне защищали от смерти, прогоняя или, точнее, через надушенные предметы из кожи сублимируя чуму. В высшем обществе и среди тех, кто ему подражает, на основе этих запахов складывалась эротическая культура. Несмотря на стенания моралистов или проповедников, все друг друга соблазняют, как следует надушившись. Человеческая плоть окутана сексуальными ароматами животного происхождения, ее запах мешается с запахом принесенных в жертву и превращенных в украшения животных. В сущности, сильно ли это отличается от обычаев тех, кого с тех пор кокетливо называют туземцами? Птичьи перья, бобровые шапки, душистые сапоги и перчатки — не является ли все это для представителей западного общества прошлого трофеями, знаками власти или богатства?

Парадокс заключается в том, что смерть животных служит поддержанию человеческого рода, усиливая любовное томление. Как и полагал Порта, нос решительно связан с сексом. От Ренессанса к классической эпохе он учился улавливать возможность получения телесного удовольствия, вдыхая пары амбры, мускуса и цивета, исходящие от представителей противоположного пола. Как бы ни настаивали учебники по правилам хорошего тона, чтобы честные люди отказались от животных черт, культурные коды, формирующие любовные союзы, тайком превращают генитальные выделения животных в продукт, обладающий мощной призывной силой, а также инструмент мужского доминирования, потому что опьяняющие ароматы скрывают «натуральный» интимный запах: женский запах недооценен, тогда как мужчины, как принято полагать, пахнут хорошо, несмотря на полное отсутствие гигиены вплоть до времени «короля-солнца». Постепенное возвращение ванн и омовений предвосхищает глубокую ольфактивную революцию, более благосклонную ко «второму» полу, нежели к «первому». Возможно, она вызвана отступлением запаха смерти: теперь ее миазмы распространяются на периферии, куда гигиенистами были перенесены кладбища и скотобойни. Эта революция отражает тем не менее медленные изменения в поведении, опирающиеся на новое восприятие тела, в любви, возможно, даже в отношениях с остальным миром живого. Пристрастие к мужским ароматам, в которых доминируют базовые ноты амбры и мускуса, сменяется триумфом сердечных «женских» нот, цветочных или фруктовых, — а впереди маячит тирания отсутствия запахов.

Можно ли по запахам и вкусам осознать закат или подъем той или иной европейской страны в прежние времена? Существовало мнение, что упадок Испанской империи в первой половине XVII века был вызван расслабленностью военачальников, до тех пор имевших репутацию непобедимых: расслабленность эта была вызвана тем, что они ели шоколад лежа. Или, наоборот, говорили, что чай, выпитый стоя, наспех, у прилавка, способствовал выработке у англичан энергии для торговли и завоевания рынка[288]. Если мы хотим понять причины, по которым одни общества переживают взлеты, а другие — упадок, подобными идеями, хоть они и слишком все упрощают, не следует полностью пренебрегать. Отвоевав испанское наследство, французское королевство, в котором проживала пятая часть европейского населения, задавало тон во всем — как в сфере политики и языка, так и в искусстве жить. Гегемония Франции позволила Людовику XIV противостоять мощной коалиции. Его преемнику на троне, Людовику XV, досталась в наследство самая мощная армия континента. Впрочем, ее изрядно потрепала в ходе Семилетней войны армия молодой прусской монархии, более выносливая и агрессивная, а английский флот захватил значительную часть французской колониальной империи, отошедшей победителю по Парижскому договору 1763 года.