Беглая книга - Анна Мурадова

— Ничего, ничего. «В общем, подумала я, может быть, на меня последний раз в жизни ТАК смотрят»

— Я просто… — он заволновался и даже, как мне показалось, покраснел, — увидел ваше лицо… Оно такое одухотворенное!

Я терпеть не могу дешевые романы и периодическое дамское чтиво, где встречаются такие фразы. Поэтому первым желанием было расхохотаться. Я не успела ничего сказать, но молодой человек продолжал свои дифирамбы.

— Вы не поверите, но такие лица встречаются редко. Вы как будто изнутри светитесь. Только не смейтесь! Это правда.

— Спасибо за комплимент. Хотя и в самом деле смешно.

— У Вас очень красивое лицо.

— Еще раз спасибо.

— Можно. Я тут с вами рядом постою, пока Вы курите?

— А что Вы спрашиваете? Здесь стоянка пешеходов бесплатная.

Он смущенно засмеялся, потом закашлялся.

— Я просто думаю… Может быть Вам неприятно? — он снова заглянул мне в глаза. Как-то забавно у него получилось, как будто он смотрел снизу вверх. «Ты ведь позволишь? Ты ведь не прогонишь?» Я просто улыбнулась и ничего не сказала. Мы молча постояли вместе. Я решила спросить его о чем-нибудь из вежливости. Ничего, кроме банального «А вы не курите?» я не придумала.

— Нет, не курю. Не могу: у меня аллергия. — он смущенно улыбнулся.

Я только сейчас заметила, что глаза у него красные, воспаленные. Какой-то странный он был: хрупкий, болезненный, нежный, И вдруг что-то царапнуло меня по сердцу…

Я докурила, попрощалась и направилась было к подъезду, но незнакомец подскочил ко мне, наклонился, поймал мою ладонь и прикоснулся к ней губами. Я ойкнула, а он рассмеялся, помахал мне рукой и… как там это в дамских романах? Растворился в осенней дымке?

Во всем огромном городе наступил вечер, хмурую осеннюю морось просвечивали агрессивные оранжевые огни, а в Вермеле царил типичный утренний раздрай: рабочий день (вернее, рабочая ночь) только начинался. Официантки в серых униформенных юбках лениво бродили из барного зала в ресторанный. Вид у них был такой, как будто они только что очнулись от долгой спячки и еще не успели как следует разогнаться.

До концерта было еще два с половиной часа, так что уважающие себя посетители даже не думали собираться.

Пока что пришли только Ира и Машутка. Они неторопливо потягивали пиво, иногда поглядывая в сторону входа: может еще кто пораньше заявится?

— Ну а дальше что? — сочувственно спросила Ира.

— Ничего, — Маша зачем-то поскребла ногтем надпись GUINNESS на бокале. — В том-то и дело, что ни-че-го. Потом тетя из Рыбинка приехала, сказала, что будет жить у него временно, пока он в себя не придет. Сама понимаешь, мне там уже делать было нечего. Он купил мне билет до Москвы. Ну конечно, на вокзале все так трогательно, типа, я к тебе приеду, я тебе письма буду писать и все такое…

— Так и отлично! Напишет, приедет!

Маша покачала головой.

— Не-а, я и так уже понимала, что ему не до меня. Ну не та у него ситуация. Он, конечно, старался не показывать, все так вежливо было, но я видела, что ему хотелось меня спровадить поскорее. Нет, я не обижаюсь, у человека трагедия, он сначала цеплялся за меня, как за соломинку, ну ты понимаешь…

Ира в который раз сочувственно-прочувствовано кивнула.

— Ну а потом все ясно стало. Ни он мне не нужен, ни я ему не нужна. Такая пустота. Ир, мне так хреново… Если б ты знала.

— А Димка?

— А ну его в баню…

— Короче, никто тебе не нужен?

— Типа того. Тошно на самом деле…

— Пройдет.

— А куда оно денется? Пройдет, конечно. Но не сразу. Я ж идиотка такая:: привыкаю к человеку моментально, а отвыкаю медленно-медленно. У меня первая любовь была в восьмом классе. Школьный романчик, три недели встречались, из-за ерунды поцапались. Так я до самого выпускного вечера ходила как пришибленная. Самой смешно. И сейчас та же фигня получается.

— Ничего, все перемелется.

Говорить больше было вроде бы не о чем, девушки отхлебнули пива («выпьем с горя, где же кружка?»).

— Ты знаешь, что мне еще не понравилось? — помолчав, спросила Машуня.

— Ну?

— Может, конечно это просто паранойя, но мне всю дорогу казалось, что кто-то за мной следит.

— Скорее всего, глюк. После нервных потрясений бывает.

— Может, и глюк, — поспешно согласилась Маша. — Но мне кажется, что все время на меня кто-то смотрит. Я в сидячке ехала. И сколько ехала, постоянно такое чувство, как будто кто-то глазами меня сверлит. В затылок. Народу полно, кто — не угадаешь. В общем, дурацкое ощущение.

— Не бери в голову. Мало ли кто там пялился на тебя.

— Не знаю, мне показалось, что это Пашка Лядов. Я вроде мельком его видела, когда из вагона в Москве выходила. Хотя может и не он был… У него такое лицо — сколько ни смотри, не запомнишь.

— Точно паранойя. Ничего, упокоишься. Травки попей, шприцов покури. О, смотри, Стрешнев пришел! Нет, ты погляди, улыба-а-ается! Рот до ушей, хоть завязочки пришей!

— Привет, девчонки! — Сашка действительно улыбался так, как будто пришел на собственные именины. Он чмокнул в щеку сначала Машу, потом — Иришу, после чего бесцеремонно плюхнулся рядом с ними за столик. Впрочем, девушки не возражали. Маша даже подумала: может хоть он развеселит?

— Какие новости? — Ира отхлебнула в очередной раз своего Гиннеса и протянула Сашке третью пинту, как всегда полученную впридачу к первым двум.

— Девушки, мне стыдно угощаться за ваш счет, чувствую себя Альфонсом.

— Тогда закажешь нам всем по кофию, — предложила Ира, — а в нас все равно столько пива не влезет… Если только Маша вторую не хочет..

Маша помотала головой:

— Не-а, а то потом в туалет не набегаешься.. а вот кофе — с удовольствием.

Сашка неспешно отхлебнул своего уже не такого унизительного Гиннеса, и подмигнул грустной Маше:

— Слышали, что Колбаскин совсем свихнулся?

— Это новость? — пожала плечами Ира. — ИМХО, он такой родился.

— Так, как сейчас, он никогда крышей не ехал.

— А он что, буйный стал? — заинтересовалась Маша. — С топором за людьми гоняется или с самурайским мечом?

— Нет, девочки, — патетически произнес Саша, выпучив глаза, — все гораздо серьезнее. С тех пор как он нашел поляну Сидов, он уверен, что ему надо уйти туда, в этот холм. И он готовится к тому, что в ночь Самайн в холме откроются двери, и он уйдет из этого мира навсегда! Во как! — для пущей убедительности Стрешнев поднял бокал как для тоста, отхлебнул и сделал вид, что смахивает скупую мужскую слезу.